— Что вы собираетесь сказать? — спросил молодой человек в велосипедных бриджах, стоящий рядом с ней. Его голос звучал сдавленно и взволнованно, что, казалось, соответствовало общему настроению толпы.

— Ну… — начала Прю.

— Она собирается сделать объявление? — спросил кто-то дальше по лестнице.

— Кажется, да! — крикнул другой.

— Извините, — сказал пожилой человек, протиснувшись в передние ряды толпы. — Вы не скажете несколько слов о налогах?

— Пф! — фыркнул еще один из собравшихся, кролик. — У Велосипедной Девы есть дела поважнее, чем думать о налогах. Она здесь, чтобы устроить новую революцию! — тут кролик посмотрел на Прю. — Разве не так?

— Нет, не так, — решительно ответила Прю, хотя, по правде говоря, она совершенно не представляла, что говорить, к тому же шум толпы мешал ей собраться с мыслями.

— Быть может, вы могли бы сказать пару слов о качестве воды, — произнес кто-то. Кто именно, Прю не сумела определить. — Или об общественном транспорте.

Толпа одобрительно забормотала.

— Автобусное сообщение немного сбилось с графика, — возвестил тонкий голос.

— А что насчет ремонта дорог? На моей улице выбоина есть размером с медвежье пузо, — добавил другой.

— Эй! — возмутился в толпе медведь.

— Пожарные с марта зарплаты не получают, Дева!

— Начальнику бригады в апреле башку снесли, так что чего уж тут удивляться.

— Ситуацию это не сильно поправило.

— Тарифы на ввоз макового пива просто возмутительные!

— Это еда в твоей таверне возмутительная, гражданин Лис, вот что.

— Ш-ш-ш! Она собирается говорить.

— Нет, не собирается.

— Она только что начала, слушайте внимательно.

— Что она сказала?

— Дева, нужно ли изучать в школах писание Синода?

— Она до этого дойдет, гражданин. А тебя я давно в часовне не видел.

— Мне казалось, революция освободила нас от всей этой чепухи.

— Смотри, как бы Спицы тебя от твоей собственной головы не освободили.

К этому моменту шум окончательно парализовал Прю, и она инстинктивно подняла руки к голове и прижала пальцы к вискам, как делала ее мама, когда Мак терзал что-нибудь из ее драгоценных рукоделий. Нерешительность тоже делала свое дело. Девочка чувствовала себя оказавшейся на пороге какого-то очень важного решения, последствия которого неспособна была полностью осознать.

— Дева? — послышалось у ее ног. Она посмотрела вниз. Ее осторожно тянула за штанину крошечная мышь. — Вы собираетесь говорить речь?

— Да, — шепнула Прю.

Тут она поняла, что нужно сделать: отойти от всех этих людей. Девочка пробралась сквозь тесную толпу, которая уже вылилась на вершину лестницы и теперь окружала ее. Добравшись до балкона, выходящего на переполненное фойе — в здание набилось еще множество заинтересовавшихся переполохом зевак, — она подняла руки, прося тишины.

— ТИХО! — крикнула Прю. — ПОЖАЛУЙСТА!

Собравшиеся, немного пошикав друг на друга, подчинились. Все взгляды в помещении обратились на нее.

— Спасибо, — сказала она, одернув подол куртки. Уголком глаза Прю заметила, как двойные двери кабинета губернатора-регента распахнулись; оттуда появилось несколько фигур, которые остановились на пороге, наблюдая за ее обращением к толпе.

— Южнолесский народ, — начала Прю. Ей показалось, что это не самое плохое начало, какое можно придумать. Вроде бы так всегда говорят герои, возвращаясь к толпе своих пламенных сторонников: «народ чего-нибудь!» Теперь, разобравшись с обращением, она попыталась придумать, что все-таки говорить дальше. Прю на время замолкла и окинула залу взором римского императора, оглядывающего своих подданных. Ее словно затопила какая-то волна уверенности, совсем как тогда, когда барсук-рикша пал перед ней ниц.

— Я… возвратилась, — сказала она глубоким голосом, неторопливо и звучно растягивая слово. «Пошловато?» — подумалось ей. — «Переборщила?»

Зал взорвалась приветственными криками. Она оглянулась направо, туда, где стоял атташе, а рядом с ним, судя по всему, временный губернатор-регент. К ее удивлению, это оказался опоссум с белоснежной мордой и длинным жилистым хвостом. Пиджак на нем сидел косо, а мех был весь растрепан. Воздух в фойе, на лестнице и на балконе искрился необузданной радостью; народ ждал продолжения речи.

— Во-первых, — сказала она, — мне не нравится, когда с кем-то плохо обращаются, все равно, ради переворота или нет. Это стремно, — как оказалось, тон римского императора, отлично подходивший для величественного утихомиривания толпы, не так-то просто удерживать, когда начинаешь углубляться в детали. Он соскользнул с ее подросткового голоса, как защитный чехол с какого-нибудь жалкого, унылого Бьюика, вместо которого вы ожидали увидеть Порше.

В зале стало очень тихо; она не могла сказать, обдумывают ли они ее заявление или просто молчаливо осуждают.