Мы все, говорит Бор, должны быть бесконечно благодарны Эйнштейну за его постоянную критику квантовой механики, за нападки на нее, которые заставляли нас снова и снова искать разрешение глубоких вопросов и тем самым создавать стройную схему современной теории.

2. Об учениках. Бора спросили, каким секретом он обладает, что сумел привлечь столько блестящих учеников, создать такую школу. «Здесь нет никакого секрета, — сказал Бор, — но было два основных принципа, которых мы всегда придерживались. Во-первых, мы никогда не опасались показаться глупыми. [83] Во-вторых, мы всегда старались отметить в казалось бы окончательном результате новые вопросы и новые неясности.

Когда однажды Вайскопф пришел ко мне и сказал про одного работавшего с ним физика, что он ко всем выказывает неуважение, то я сказал ему, что здесь никто не относится к неуважению всерьез.

Вообще, юмора у нас всегда было много. Юмор необходим, так как он позволяет легче переносить трудности жизни.

Мы тогда говорили, что существует два рода истин: истина первого рода такова, что обратное высказывание явно нелепо. Такая истина довольно тривиальна. Но существуют и такие истины — мы их называли spiritual truths (духовные истины), для которых обратное высказывание при более глубоком понимании также оказывается истинным. Когда такие истины обнаруживаются, наука переживает особенно интересный и важный период. Это ее лучшая пора».

Любопытно было наблюдать как, говоря, Бор постепенно оживляется, глаза начинают блестеть и морщинки играть. Но в этот момент Лифшиц трогает его за рукав и просит остановиться, дать возможность перевести. Бор растерянно оглядывается, сразу сникает, темнеет и покорно садится, чтобы снова медленно начать разгораться, когда его вновь пригласят продолжать.

Бор много и восторженно говорил о Резерфорде и вызывал на это же Капицу. Показали кинокадры, снятые Капицей в прошлый приезд Бора, когда они ездили на Московское море на пикник. Потом все перешли к банкетным столам и принялись за еду. Бор с Таммом, Семеновым, Лифшицем уселись за маленьким столиком у стены, под объективами десятка любителей и вели беседу. По рассказу Тамма, когда Семенов провозгласил тост за создателя современной теории атома, Бор сказал: «Я ведь тоже человек, мне трудно переносить слишком много лестных высказываний».

12.05

Наконец сегодня Бор был в ФИАНе.

Он приехал один и всходил по освещенным солнцем широким ступеням подъезда в коротком летнем пальто и в синей велюровой шляпе с низко примятой тульей, сильно наклоняясь вперед (как его мог бы изобразить Жан Габен). Его ввели в кабинет Скобельцына, где принимал его Игорь Евгеньевич Тамм и было еще несколько человек: В. Л. Гинзбург, И. М. Франк, Н. А. Добротин, А. М. Прохоров (Бор не мог разобрать, что такое maser, когда И. Е. представлял Прохорова), И. Д. Рожанский и я. Сев на старинный, обитый коричневой кожей диван, Бор вынул две трубки, кожаный кисет (в виде бумажника) и огромный коробок спичек и сразу начал непрерывную работу с ними. Начались неловкие разговоры, пошли вопросы.

На мой вопрос, видит ли он хоть какие-нибудь доводы, по сравнению с обычными, у Бома (Тамм добавил: де Бройля, Вижье и др. [84] ), Бор улыбнулся всей мощью своей огромной улыбки, выставив вперед киль верхней челюсти. Морщинки, расходясь от углов глаз, покрыли щеки, голубые глаза засияли доброй усмешкой бога, который знает, и ответил: «Oh, no,… not a slightest new argument» («О, нет, … ни малейшего нового аргумента!»), «И вообще, — проговорил он, — теперь уже невозможно backward motion («движение назад»). Квантовая механика положила начало новому этапу, как и теория относительности, и возвратиться назад невозможно». Гинзбург спросил его, что он думает о новой теории. [85] Но Бор ответил вяло. Говоря, он не всегда сразу «разогревается».

Потом Бор пошел в конференц-зал, который был набит битком — человек 700. Были и философы — пришли, конечно, смотреть идеалиста. [86]

После обычных неполадок с микрофоном Бор начал свою лекцию. Тамм переводил — блестяще. Поразительно, как и сам Бор, и Тамм могут выносить такое напряжение. В зале было душно, особенно при зашторенных окнах, хотя все три двери в дальней стене напротив эстрады были раскрыты. Было видно, что народ стоит и там, и в фойе.

Бор говорил все о том же, почти то же самое, что в 1934 г. в Большой физической аудитории старого физфака, когда тоже переводил Тамм. Он по-прежнему в той же эпохе парадоксов и споров с Эйнштейном, но каждый раз, когда он раскрывает сущность парадокса, объясняет, почему Эйнштейн был неправ, его лицо снова все освещается радостной и немного торжествующей улыбкой осознания. Излагая первый парадокс — с двумя щелями — и говоря о предложении Эйнштейна определить, через какую щель прошел электрон, Бор серьезно и даже с оттенком тревоги добавляет: «Это был очень страшный момент. Ведь если бы предположение Эйнштейна оказалось правильным, то это означало бы крушение всей создавшейся стройной системы». При этом он смотрит несколько вверх, закатив глаза, видны белки его больших глаз и крупный, не загнутый вниз нос вызывающе задран.

И после того, излагая другие парадоксы (например, с часами в подвешенной на пружинах кабине, отмечающими момент выхода фотона одновременно с взвешиванием), он добавляет: «Это был драматический момент». И в третьем случае — в 1927 г. — «Это был тяжелый вопрос».

Видно было, в каких умственных и душевных муках рождалось его понимание квантовой природы материи. Он сказал: «Без квантовых законов не было бы окружающего нас мира»… «Говорят о какой-то копенгагенской трактовке квантовой механики. Но никакой такой трактовки нет. Есть квантовая механика, которая является трактовкой экспериментальных сведений»… «В атомных явлениях нельзя отвлечься от воздействия измерительного прибора. От учета этого наша информация становится богаче». Говорил о принципе дополнительности, обусловленном воздействием измерения, которого нет в классической физике. «Квантовая механика есть простейшая из наук, в которой это воздействие проявляется. Известно, например, как сильно оно проявляется в психологии»… «Квантовая механика отвечает на вопрос о результатах эксперимента. Это вполне объективное заключение, не зависящее от субъекта».

Конечно, он не сказал ничего нового, но это было обаятельное и трогательное зрелище. Понимать его почти невозможно, хотя, читая лекцию, он произносил английские слова гораздо тверже и яснее, чем в частном разговоре.

После лекции перешли в кабинет Скобельцына, где уселись парами по четырем сторонам небольшого (ломберного) столика, накрытого на восемь человек. Мне (благодаря подтолкнувшему меня Добротину) досталось место около Бора (вернее, за тем же углом стола, за которым сидел Бор), так что я все время мог рассматривать его сбоку очень близко.