Рядом с лозунгом Гитлера — «Кончится зима — мы снова пойдем в наступление!», под которым стояло «Коммунистов больше не будет», — было помещено рождественское послание Недича к сербскому народу: «Христос среди нас», «Будьте и в дальнейшем хорошими сербами», «Сербы, сохраняйте порядок и спокойствие…»

На другой странице в глаза бросались кричащие заголовки: «Один уже готов», «Ни одного голодного, ни одного босого» — и рекламы нового фильма «Я хочу жить» и концерта «Серенады с балкона и балет… какого еще не видел Белград».

Павле отшвырнул газету и погрузился в раздумье.

— Я уже привык к ним и читаю их внимательно, — сказал Максим.

— Как ты можешь это читать?

— Да ведь сидишь целый день без дела. Надо же что-нибудь читать! А как у вас в отряде? Ты мне ничего не рассказал. Мы, в тылу, думаем о вас так же, как о Советском Союзе. Завидуем вам и не обижаемся, когда вы нас недооцениваете.

Павле поморщился, как бы выражая протест, и равнодушно сказал:

— Во всяком случае, у нас не так идеально, как думают гимназистки из Союза коммунистической молодежи Югославии.

Максим время от времени взглядывал на него внимательно и смущенно. Павле снова заговорил:

— Ты спрашиваешь, как у нас? Да вот, гоняемся за немцами, стреляем. Вши у нас, кукурузный хлеб… — Павле почувствовал, что его тон обижает Максима, и он начал серьезно и подробно рассказывать о последнем наступлении, которое предприняли немцы, чтобы уничтожить отряд, и о плане, который составил штаб отряда, чтобы уйти от преследования. Он рассказывал долго.

Максим ни разу его не прервал и ни о чем не спросил. Он сидел на стуле в своей новой крестьянской одежде и, наклонившись вперед, играл ремешком винтовки, стоявшей у него между ног.

Время от времени он пристально поглядывал на Павле и снова принимался что-то рассеянно рассматривать под столом.

— Да оставь ты эту винтовку, черт подери. Тебя охраняет рота партизан! — укоризненно сказал наконец Павле, которого раздражало, что в продолжение всего этого разговора Максим не выпускал винтовку из рук.

Максим сердито посмотрел на него и сказал:

— Оставь меня в покое! Я так привык… Слыхал о твоей храбрости… И нечего тебе сейчас тут передо мной…

— Ну ладно, а ты все еще любишь Наду? Что с ней произошло? Ты ничего мне не рассказываешь.

Эта неожиданная перемена темы удивила Максима.

— Да ничего… — ответил он угрюмо.

— Красивая она была… Жаль!

— Неужели только поэтому?

— Нет, конечно, не только поэтому! Просто я как-то сразу вспомнил. Она была членом партии… И какая же красивая, братец ты мой! А впрочем, это солдатская психология.

— Нет, не только солдатская. Я вижу, ты в этом смысле нисколько не изменился.

Павле усмехнулся. Ему был приятен этот разговор. Он давно уже ни с кем не говорил о женщинах. Но сейчас, в разговоре с товарищем, который хорошо его знал, Павле захотелось дать себе волю — поговорить откровенно, как бывало. Но, почувствовав на себе насмешливый взгляд Максима, он быстро перевел разговор на другую тему:

— А что с нашими бывшими товарищами, с Васичем и Стаичем? Я слышал, они у четников?

— Васич сейчас командир бригады четников в Леваче. Страшный кровопийца. Лондонское радио сообщило, что он произведен в поручики. Ты еще с ним, наверно, встретишься. А Стаич — трус. Побоялся оставить семью и уйти в партизаны и сейчас сидит писаришкой в штабе у четников!. Дал слово, что до конца войны останется «нейтральным». Он страшно опустился, стал горьким пьяницей.

Павле в задумчивости ходил по комнате.

— Восемь лет мы с Васичем сидели вместе на парте. Оба «болели» за БСК [48] . Передавали любовные записки друг другу, списывали задания, на уроках шептались, доверяли друг другу все свои тайны. В седьмом классе я стал коммунистом, а он — сторонником Сербского культурного клуба [49] . И, несмотря на все мои попытки повлиять на него, он, как назло, стал шовинистом и монархистом. Мы разошлись, сделались идеологическими противниками. Из всех наших врагов, помнишь, он один обладал настоящим характером. Много раз он находил у меня в книгах листовки, заставал нас на собраниях, но ни разу не донес. Он говорил мне: «Когда-нибудь ты будешь стыдиться заблуждений своей молодости!» Жаль! Он сильный человек, полный энергии, и он опасней их всех. — Павле остановился. В щели трещал сверчок. Печь потрескивала, остывая. — А Стаич мечтал стать ученым биологом, — добавил он. — Изучал английский и латынь, а немецкий он хорошо знал еще в шестом классе. Если бы я его нашел, я бы силком увел его с нами.

— Да что с тобой? Почему это тебя так волнует и ты столько говоришь?

— Когда-то наш класс был одной семьей. Мы, школьные товарищи, ссорились, некоторых ненавидели, но все же… А вот пришла война, оккупация — и все это порвалось, разбилось. Некоторые стали самыми обыкновенными убийцами и предателями. Когда я думаю о нашем поколении, оно мне напоминает молодой лес, на который налетела буря, вырвала стволы с корнем, обломала ветви, нет, все сломала! Уцелели только самые сильные и крепкие. Да, это революция!