Лени отправилась представлять картину в США. Но пока она наслаждалась коктейлями на борту судна, в Германии произошло событие, позже получившее название «Хрустальная ночь».

С 9 на 10 ноября сотни нацистов из гитлерюгенда по всей Германии разнесли тысячи витрин еврейских магазинов, окон в еврейских домах и синагогах. За одну ночь погромщики убили почти сотню евреев, а 20 000 в течение короткого времени отправили в концлагеря.

Именно в эти дни лайнер, на котором плыла Лени, пришел в Нью-Йорк. Встретили ее достаточно приветливо, хотя журналисты наперебой пытались выяснить, является ли она любовницей Гитлера. Зато, когда информация о «Хрустальной ночи» докатилась до Америки, тон журналистов и их вопросы резко изменились.

И Рифеншталь вместо того, чтобы промолчать или заявить, что об этих событиях ей неизвестно, стала с горячностью доказывать, что это неправда, такого не может быть и что фюрер просто не допустил бы подобных событий.

Разумеется, в сложившейся обстановке «Олимпии» едва ли мог сопутствовать успех. Всем ведущим кинопрокатным компаниям были разосланы телеграммы с предупреждением, что «Олимпия» – часть нацистской пропагандистской атаки.

Большинство организаций, с которыми уже имелась договоренность, отменили показы фильма. В тех же случаях, когда сеансы все же проходили, Лени показывала «усеченную» версию, где практически не было сцен с Гитлером. Ходили слухи, что в багаже у Рифеншталь было целых три редакции фильма. В Америке она показывала самую мягкую из них, боясь, что «если киномеханик окажется слишком левых взглядов, то сожжет изначальный фильм».

Целый год Лени посвятила рекламе фильма «Олимпия». Всего картина отняла у нее 4 года жизни. По окончании кампании она наконец-то смогла заняться собственным проектом: ей давно уже хотелось снять фильм о царице амазонок Пентесилее – героине древних мифов. По замыслу Рифеншталь, основу ленты должна была составить драма в стихах Генриха фон Клейста, повествовавшая о трагической любви Пентесилеи к Ахиллу.

Планируя исполнить главную роль, Лени стала брать уроки верховой езды. Утром она писала свои заметки (очередной «манускрипт» к съемкам), днем садилась в седло или занималась еще каким-нибудь спортом. О таком времяпрепровождении можно было только мечтать.

Идея этого фильма получила одобрение в Министерстве пропаганды, и Лени отправилась в Ливию, чтобы там обучать сотню молодых женщин для съемок конных сражений. Она выбрала Ливию, потому что небо там почти всегда было голубым и безоблачным (а Лени собиралась снимать на цветную пленку).

Однако планам ее не суждено было осуществиться. Из Германии пришло известие, что началась война. Все друзья в один голос говорили Лени, что ей нужно создать новостную компанию и с официальной киногруппой отправляться на фронт.

Она направила предложение в вермахт, и оно тут же было одобрено. Через несколько дней Лени и ее коллеги, надев серую форму прессы и пройдя краткий курс обращения с противогазом и стрельбы из винтовки, отправились на Польский фронт, в город Коньске.

Но в первое же утро они увидели, как несколько поляков роют глубокую яму – могилу для самих себя. Это были не военные, а мирные горожане. Когда немецкий офицер отдал солдатам приказ освободить этих людей, солдаты не послушались. Лени вскрикнула: «Вы солдаты или кто?! Не слышали, что приказал офицер?!» Сказать, что она была в шоке, – не сказать ничего. Сохранился снимок, сделанный в Коньске: на лице Рифеншталь застыло выражение ужаса. Ее сфотографировали именно в тот момент.

Она тут же вернулась в Берлин, поставив крест на своей карьере военного корреспондента. Ее «военная служба» не продлилась и трех недель.

Лени всеми силами старалась избежать участия в работе над военными и пропагандистскими фильмами. «Пентесилеей» ввиду ее дороговизны она заниматься тоже не могла. И тогда она решила возобновить съемки «Долины», которые сорвались в Испании пятью годами раньше. Она надеялась, что пока будет заниматься этим проектом, война закончится и вернется мирная жизнь.

Если «Пентесилею» она планировала снимать в цвете, то «Долина», напротив, виделась ей исключительно черно-белой. Она считала, что кино немало потеряло после почти полного перехода на цвет. В ее представлении черно-белое кино было особым видом искусства, впечатляющим, графичным, и многие из доступных ему эффектов были просто недостижимы на цветной пленке.

В массовке Лени хотела снимать цыган. И нашла их в лагере неподалеку от Зальцбурга. В 1940–1941 гг. он не был концлагерем в полном смысле слова, но впоследствии стал пересыльным лагерем, откуда заключенных переправляли в основном в Аушвиц. Рифеншталь потом не раз припоминали использование «рабского труда», и это стало одним из самых тяжких ее послевоенных обвинений: она снимала в своей картине заключенных. Было два суда, две апелляции доказали, что Лени не могла предвидеть, что впоследствии узники из этого лагеря будут переправлены в Аушвиц и та же судьба постигнет тех, кто у нее снимался. Некоторые из выживших цыган даже пытались вступиться за нее, но это дело темным пятном лежало на репутации Рифеншталь до конца ее долгой жизни. Масштаб трагедии цыган в Германии действительно был велик: из 30 000 цыган, живших в Германии в 1939 г., войну пережили только 5000.

Съемки «Долины» не ладились, смета росла, здоровье Лени оставляло желать лучшего. Дала о себе знать болезнь почек и мочевого пузыря, нажитая еще в Гренландии. Лечение не помогало, играть она не могла, но руководила по мере сил, обложившись подушками и грелками.

Говорили, что Лени сознательно затягивает съемки «Долины», чтобы оставаться подальше от войны. Конечно, отчасти это было так, но существовало множество обстоятельств, которые на самом деле не давали ей снимать, – от отсутствия денег до погодных условий.