— Я тоже об этом думала… Я все время об этом думаю. Я не знаю, что сказать. Я действительно не заметила, чтоб она как-то иначе пахла. Вечером 17-го апреля все было как обычно. Но почему вы не подумаете о другом: ведь Николай мог получить яд позже, ночью, и в пузырек яд был налит уже потом, после моего ухода? Я ведь не ночевала тогда в доме, но в квартире оставалось много людей.

— Да, в квартире были люди, — согласился Шумилов. Он не стал говорить о том, что подъезд и двор здания охраняли агенты Третьего отделения, а окна квартиры Прознанских оставались закрытыми на зиму, а стало быть, никто из посторонних не мог проникнуть в комнату Николая ни через входную дверь, ни как-то иначе. Если кто и наливал ночью раствор морфия в пузырек из-под микстуры, то сделал это либо сам Николай Прознанский, либо кто-то из его ближайших родственников: родители, младший брат, сестра.

— Спросите слуг, может, они что-то видели и слышали той ночью, — Жюжеван замолчала. Потом, внезапно подавшись вперед и глядя с отчаянием в глаза Алексею Ивановичу, произнесла: — Ну, помогите же мне, ради Бога! Как доказать свою невиновность, если все против меня?

— Но объясните мне, с чего родителям Николая так ополчаться против вас, ведь вы на протяжении стольких лет были почти членом семьи?

— О-о, вы неправильно расставляете акценты, — Жюжеван улыбнулась, что было очень неожиданно. — Ополчилась на меня Софья Платоновна, а Дмитрий Павлович просто идет у нее на поводу. И причина есть, поверьте. Веская причина.

— Так расскажите об этой причине.

— Это обычная, банальная женская ревность. Дети, и Николя в том числе, общались больше со мной, чем с ней, и Николя доверял мне больше, чем родителям. И было еще одно обстоятельство… Видите ли… — Она задумалась и опустила глаза, казалось, сейчас она скажет что-то очень неприятное. — Полковник одно время… очень… проявлял ко мне… недопустимый, по мнению Софьи Платоновны, интерес. Это было, когда я еще жила в их доме постоянно. Ну, знаете, он ничего такого не демонстрировал, старался скрыть — я ведь не принадлежу к их кругу, но… женщины чувствуют подобные вещи. Она пыталась, видимо, бороться, но сделать ничего не могла. И тогда она как бы смирилась. Все делали вид, что ничего не происходит. И только прошлой весной — да, прошел уже год — она добилась, чтобы я съехала на отдельную квартиру. Да и пыл полковника уже пошел на убыль. Знаете, как это бывает… Пропала новизна, — она произнесла это устало и безразлично. — И вот теперь это ужасное обвинение. Я думаю, она сводит старые счеты.

— Однако полковник рассказал, что у вас с Николаем была связь, и это даже подтвердили друзья покойного.

— Это неправда, это клевета! Еще раз повторяю: такой связи никогда не было. То, что говорит полковник, меня даже не удивляет — он теперь вернулся под каблук жены и должен всеми правдами и неправдами загладить свой… петушиный кульбит. Как это по-русски?… С больной головы на здоровую! А друзья-приятели? Знаете, в последние месяцы Николай пытался вольно вести себя в компании друзей. Я понимала, отчего это происходит — он ведь был ужасно застенчив и пытался скрыть свою робость развязностью. Такое часто бывает у юношей. Я знала, что это у него пройдет, и не слишком его отталкивала. Но связи между нами не было! Я знала о его романе с Царицей Тамарой. Он очень переживал разрыв отношений. Очень. Скажите, а дневник вы нашли?

Шумилов кивнул.

— И что там было? Вы его приобщите к делу? Там было про разрыв? Я видела, как он взволнованно строчил что-то, как раз в день получения этого письма. И лицо у него было…

— Какое?

— Отчужденное и злое. Я его раньше таким не видела.

— Он вам что-нибудь рассказал тогда?

— Нет. Он стал очень скрытным в последние недели. И вообще он был очень одинок. Вся эта его компания — они люди иного сорта. Ему не с кем было даже поговорить в последнее время.

— А вы?

— Он и от меня стал отдаляться. Но вы не ответили: дневник приобщен к делу?

— Да, приобщен. У вас будет возможность прочесть его во время ознакомления с материалами дела. Закон гарантирует это право. А скажите, если у вас с Николаем были такие теплые, доверительные отношения, то как объяснить факт, что он назвал вас… грязным словом? Об этом есть показания свидетелей.

— Да, я читала, — голос ее стал тихим и грустным. — Я понимаю, почему он так сказал. Он узнал про нас с полковником. Это произошло летом, случайно. Все семейство было на даче, только полковник изредка ночевал в городской квартире, когда на службе задерживался. В тот раз мы были там вдвоем, и неожиданно приехал Николя, застиг, так сказать, с поличным, — она замолчала. Слышно было, как из-за тяжелых дверей доносились тюремные звуки — крики надзирателей, лязг замков, цоканье подбитых каблуков. — Знаете, молодой человек, как воспитывается наше юношество и как оно потом дальше идет: адюльтер со стороны мужчины почитается за удаль и только придает ему вес в глазах окружающих. Если же женщина позволяет себе какие-нибудь отношения вне брака, даже если она не связана супружеской клятвой, то она уже… это грязное слово. И никого не интересует, как невозможно тяжело одиночество, как трудно женщине без мужского участия, — она вздохнула.

Повисла пауза. Шумилов заполнял протокол, а Жюжеван грустно смотрела в пол, думая о чем-то нездешнем.

— Короче, Николя страшно это переживал и злился на меня, — наконец, продолжила обвиняемая. — Но потом его обида утихла, хотя прежней доверительности между нами не стало.

— А как вы объясните показания прислуги по поводу оторванного подола ночной рубахи Николая? И о ваших признаниях в связи с воспитанником?

— Это грубая ложь! Как вы себе это представляете: я буду обсуждать свой амур с прислугой? Их, конечно, Софья Платоновна подучила. Пусть они мне это в лицо скажут! Допросите их еще раз, подробно. Они наверняка собьются! Про рубаху я ничего не знаю, но это тоже, скорее всего, выдумка.

Алексей Иванович вспомнил, как патрон перед допросом снабдил его «шпаргалкой» — перечнем вопросов, какие надо задавать няне и горничной. Самое примечательное, что заготовка вовсе не понадобилась: Матрена Яковлева и так рассказала все самое существенное. Выходит, в словах француженки есть резон?

— Мадемуазель Жюжеван, а вы видели когда-нибудь у Николая медицинскую книгу на немецком языке о половых болезнях или половых расстройствах? — спросил Шумилов.

— Вы это опять к тому, что измыслил полковник? Не было этого! Не бы-ло! — сказала она раздельно. — И книги такой я в доме вообще не видела. Дева Мария, ну, как я могу доказать свою правоту? Потребуйте у полковника, пусть он назовет автора этой книги, ее название, ведь его слова можно проверить. Умоляю вас, заклинаю, помогите мне! — горячо и быстро заговорила она. — Выведите обманщиков на чистую воду! Мне не к кому обратиться кроме вас, у меня никого нет!