Сложив все преодоленные расстояния, я испугался той дали, что пролегла между двумя моими жизнями, которые я отделял друг от друга быстрыми стрелами поездов. В голову лезли ничтожные и спасительные мысли о том, что моя настоящая жизнь осталась там, а здесь я проживаю чужую.

Правда, однажды я всё же признал свои заблуждения. Я прогуливался по тенистому и изрядно заброшенному парку незнакомого города, названия которого преднамеренно не посмотрел. Мне нравилась неизвестность. Нравилось, что я не знаю названия этого города точно так же, как город не знает моего имени. Мы были с ним взаимнонезнакомы, хотя мои подошвы касались его асфальта, а его деревья отбрасывали на моё лицо замысловатые тени от потерявших свои листья ветвей.

Идя по узкой тропинке вдоль кирпичного, поросшего мхом забора, я неохотно признал, что жизнь, которую я прожил вдали от дома, уже давным-давно стала моей. Причиной всего, что произошло в моей жизни, был я сам. Я испытывал чудовищное чувство вины, которое не с кем разделить. Мне не на кого было возложить вину. Своими руками я разорвал обратный билет, который однажды купил в припадке одиночества. Своими глазами смотрел из окна поезда, который каждый раз уносил меня всё дальше и дальше. Своими руками я сегодня утром размешивал сахар в кофе. И сколько всего ещё я сделал своими руками, но не хотел признаться себе в этом? Я сам решил убежать, и воплотил своё решение в жизнь как нельзя лучше.

Моё возвращение не повернуло бы время вспять, оно бы стало лишь подтверждением гипотезы о том, что нельзя дважды войти в одну реку. Я не хотел этого подтверждения. Мне приятней было верить, что подтверждения нет. Знать, что всё можно вернуть, но никогда этого не делать. Мне просто не хватало смелости сделать этот естественный шаг – вернуться и принять как данность всё, что осталось от прошлого.

Впервые за много дней на небе появилось солнце, и впервые за много дней оно приносило мне радость. Однако вскоре от его лучей остались только блики в окнах верхних этажей. Пришлось признать, что ещё один день был безвозвратно потерян, бессовестно потрачен на то, что никогда не станет важным. И я ещё раз смирился с этой ежедневной потерей.

Название города я увидел на вывеске ближайшего магазина, и с этого момента он перестал для меня существовать. Я вновь углубился в память.

Наши отношения с Аллой всегда были полны недосказанности. Но ни одна наша встреча не повторилась, мы не вступили в этот неизбежный круг извечных слов, ссор, действий, которые со временем превращаются в ритуал и сохраняют лишь форму, незаметно теряя содержание. Наши отношения были лишены повторений, потому что все в них случалось единожды.

Один раз мы гуляли по зимним улицам, замерзая наедине друг с другом и сплетая холодные пальцы, чтобы согреться. Однажды я подарил ей цветок, белую лилию, которая тут же замерзла под белым снегом в тридцатиградусный мороз. Только раз мы поссорились, но я не умел на неё обижаться, как не умею до сих пор, и вскоре забыл, что меня разозлило. «Ты не думаешь ни о ком, кроме себя», – говорила она и была права. А я всё шутил в ответ. Один раз мы провели вместе ночь.

Был светлый день с неярким солнечным светом, смягченным полупрозрачной серостью туч, когда мы вместе ездили электричкой в другой город, чтобы купить ей ту самую кошку, которую она потом выгнала на улицу. Тогда это был крошечный ласковый котенок, который глядел по сторонам испуганными голубыми глазами.

На обратном пути мы сидели в пустом вагоне напротив друг друга. В открытые окна дул ветер, и тонкие пряди её каштановых волос взлетали, переливаясь золотистыми бликами. Её взгляд отрывался от пейзажа за окном лишь для того, чтобы обратиться ко мне. Иногда она щурилась от солнца и улыбалась своим мыслям, словно была одна. Я видел, что она счастлива – а это случалось так редко! – и льстил себе, считая, что этим счастьем она хоть немного обязана мне. Мы молчали, словно это был необходимый ритуал, предваряющий разговор. Но, миновав половину обратного пути, мы начали говорить, и мне показалось, что весь мир исчез за горизонтом нашего разговора. Я не слышал ничего, кроме звука её голоса и не видел ни одного лица вокруг. Все мое зрение и весь мой слух обратились к ней.

У неё на коленях мирно спал чёрный котенок, быстро привыкнув к новым ласковым рукам.

Я поймал себя на том, что не хочу, чтобы наша электричка приехала в пункт назначения. Я впервые почувствовал тоску по всему ускользающему. Я посмотрел на часы и заметил, что до прибытия осталось лишь полчаса, а затем мы разойдемся в разные стороны, и всё будет безвозвратно потеряно. Полчаса, которые всё теряли и теряли свои минуты, стремительно сокращаясь и ускользая, несмотря на все мои отчаянные попытки удержать их в руках.

Я думал только об одном. Хоть бы оставшиеся нам двадцать километров растянулись на тысячу. Хоть бы тридцать минут растянулись на тридцать часов, а лучше дней или месяцев. Хоть бы в электричке обнаружили какую-нибудь маленькую, но значительную неисправность, из-за которой нам бы пришлось задержаться в пути. Хоть бы время остановилось. Пожалуйста, просил я, сам не зная, у кого, пусть сейчас остановится время. Но просьбы мои лишь стали прошлым, а время продолжало идти, не сбавляя скорости.

Мы вернулись в наш город, и это путешествие никогда больше не повторилось. Мы разошлись по домам, сказав друг другу несколько простых слов, которые обычно говорят на прощание, словно завтра днём нас снова ждала та же самая электричка, те же открытые окна и то же солнце, оставляющее блики на её волосах.