Я ее решительно не понимал. Мне казалось, что было превосходно, уютно, особенно хорошо. Никакого безвкусия я не видел.

– Петя, ну неужели я похожа на… графиню? Неужели я не прежняя Лея? Петя, я для вас уже не та?

Что я мог ей ответить? Она сама все знала. Но моя злоба на нее проходила, я чувствовал, что смягчаюсь, во всем ей готов уступить и простить ее. Однако я хмурил брови и молчал.

– Вы сердитесь, Петя? Ну послушайте, за что? Рассудите сами: к чему вам было жениться? Вы студент, когда-то еще кончите, да что впереди будет… Я все это время должна бы у Порфировых жить, которые мне и теперь надоели… Ждали бы мы, ждали (удивительно это в моем характере: ждать!), и что же в конце концов? Любовь ваша ко мне очень рассудительная, милая, благоразумная… Я, Петя, не этого хотела. Но все равно, чего я хотела, ничего я не получила, потому что не могла получить – и скорей с балкона вниз головой… Смешно, пожалуй. Неразумно – пускай. Лучше на быстрой лошади в один миг доскакать до края… жизни, чем на кляче тащиться долгие годы. Мы с вами разные люди, Петя. Мы будем хорошими, очень хорошими друзьями, но если бы вздумал кто-нибудь нас в одну телегу впрячь… ничего бы доброго не вышло, милый Петя. Как мы устроим нашу жизнь славно! Вы ко мне будете часто приходить, вместе будем гулять, кататься… Граф очень любезный человек. Он сильно занят – и я постоянно одна. Сказать правду, у нас с графом мало общего. Это я и раньше знала и выговорила себе большую свободу. Да я бы и не умела быть не свободной.

Я начинал ей верить и понимать ее мысли. В самом деле, не лучше ли так? Меня соблазняла перспектива совместных прогулок, жизни сообща… Лучше ли было бы жениться на ней при ее странностях, при ее требованиях, непонятной беспокойности? Ведь она меня, конечно, любить не может (еще бы она меня любила!). Я был всегда особенно скромен, да и вообще понимает любовь как-то дико. Кто знает? А если она права?

Я невольно улыбнулся – она засмеялась, поняв, что я побежден ее доводами. И мы весело проболтали целый вечер.

В двенадцать принесли чай. На минуту зашел граф, откуда-то вернувшийся. Он мне показался постаревшим, утомленным, несмотря на прежнюю корректность. Со мной по здоровался вежливо, почти ласково, без того затаенного презрения, которое я в нем раньше замечал.

Жену он вежливо поцеловал в лоб – и она взглянула на него без всякого неудовольствия. Очевидно, что они были хорошими друзьями.

Лея проводила меня до лестницы.

– А что князь Сардорелли? – спросил я ее на прощанье. – Видали вы его после?

Лея сдвинула брови, и лицо ее вспыхнуло.

– Сардорелли? – повторила она. – Мне кажется порой, что Сардорелли – пятно на моей жизни. Не оттого, что я к нему приценилась, сторговалась и купила его, а оттого, что я сомневалась… одно время… что его можно купить и продать.

Она крепко пожала мне руку и вернулась к себе.

Потянулись дни – сначала мокрые, потом снежные, потом морозные и ветреные. Я ходил на лекции, мерз, обедал дурно и скудно – и все-таки часто не имел денег на извозчика, чтобы переехать, а не перейти через мост, когда дул северный ветер.

Чем дальше шло время, тем яснее было, что жизнь, о которой я мечтал вблизи Леи, не устраивается. Все чаще и чаще, приходя к ней, я не заставал ее дома. «Графиня в магазинах», «графиня в театре», «графиня на благотворительном базаре» или, наконец, просто «графиня выехала» – эти ответы надоели мне ужасно. Жизнь ее, очевидно, становилась суетной и шумной, а она тяготела к суетности.

После каждого моего неудачного визита было письмо с извинениями, с просьбой прийти в другой раз. Назначались часы, которые потом отменялись. Лея пробовала звать меня на свои собрания – но и тут ничего не выходило. Я, по обыкновению, молчаливо и угрюмо сидел в углу, старые чиновники, дамы, шелестящие платьями (дам было не очень много), косились на мой студенческий мундир, граф здоровался со мной рассеянно, а Лея не имела минутки перекинуться со мной словом.

Ее жизнь шла своим чередом, в стороне от моей – и связать ее время с моим никак не удавалось. И понемногу мы расходились все дальше и дальше.

Но чувство мое к ней от этого не уменьшилось. Напротив, в те редкие вечера, когда мне удавалось видеть ее одну в ее светлой шелковой комнате у камина – мне чудилось, что я ее особенно люблю и особенно страдаю от этих урывочных свиданий. Ведь было ясно, что я в ее жизни – ничто. Порой прежняя злоба возвращалась ко мне, я начинал ненавидеть графа и негодовать против Леи, отнявшей у меня лучшие мечты. Я решал тогда бежать, скрыться, бросить ее совсем, чтобы не волноваться понапрасну.

– Милый Петя, на что вы дуетесь? Если бы вы знали, Петя, какая скука! Какая во всем адская скука!

Лея сидела на полу, на белой шкуре медведя, и, обняв свои колени, смотрела в огонь камина.

– Вы, кажется, не должны бы скучать по возможности, – ядовито возразил я. – Вас никогда дома нет.

– Ах, Петя, точно не одно и то же, дома или не дома, точно весело ехать по Невскому или сидеть на манерном журфиксе у совсем чуждых людей? Хотя я не смею, не должна жаловаться. Надо как-нибудь доживать. Сама с балкона вниз полетела… Ох, Петя, как здесь душно! Уехать бы далеко-далеко, где нет улиц и экипажей, нет лестниц и потолков, а вместо потолков синее небо, кругом ширина и свобода, желтый песок и ветер… В пустыню, что ли, уйти, в палатке жить, на горячих лошадях скакать и умереть где-нибудь, все равно, чтобы кости белели, когда ветер разметет песок…

Не любил я этих ее вздорных мечтаний, не понимал и боялся их. Ни к чему доброму не могут привести.

Являлся граф. Лея точно просыпалась, глядела на него удивленно, но без отвращения. Я злился и скорее уходил, чтобы не прийти уже долго-долго.

Небольшая кучка студентов, с которыми я познакомился, не доставляла мне никакого удовольствия, а только надоедала. Ни одного не было из порядочной семьи, да и воспитаны-то они были кое-как. Придут – сидят, сидят, курят, мешают только заниматься и думать. Несколько раз они затаскивали меня на свои попойки и кутежи. Я пьянею не скоро, но когда пьян – делаюсь мрачен и страшен. Всячески они меня развлекали. Но я в их развлечениях находил много грязи и мало удовольствия.