– Не знаю, милейшая, Анна Львовна, не знаю… Какая осень… Раньше половины ноября не двинусь, нет… В октябре Коля хотел приехать… Да ведь неизвестно, как он… Может быть, раньше приедет, а может быть, и вовсе не будет.

– Ах, Николай Константинович! Вот бы хорошо. Да ведь он только собирается.

– Нет, нынче, кажется, приедет!

Вава обмерла. Ей вдруг вспомнились слова няни: «Дети взрослые, вступятся – где тягаться!» Сын приедет, петербургский, военный. Бог знает какой! А если поймет, а если не захочет? Нет, все пропало.

Маргарита оживилась и даже улыбнулась. Это хорошо, что сын. Конечно, он не допустит обойти старика.

Вава услышала, что генерал прибавил:

– Да ведь он ненадолго, дня на четыре, на пять… Ему, главное, в Гурзуфе надо зачем-то быть…

«Не поймет, не узнает, не успеет! – подумала Вава. – Три дня ничего, совсем ничего…»

Но Маргарита продолжала улыбаться. Пшеничка сочинял ей длинные неуклюжие комплименты, она не слушала.

Водопад за скалами шумел негромко, но утомительно. Солнце совсем спряталось. Становилось душнее. Из лесистого ущелья не было видно неба, но порою погромыхивал далекий, очень глухой гром.

– Мне кажется, будет гроза, – сказала Маргарита нервно и встала. – Надо бы отыскать Нюру… Мы должны скоро ехать… Как вы думаете, Варвара Ниловна?

Баронесса тоже забеспокоилась. Два лакея стали собирать и укладывать посуду. Пшеничка предложил Маргарите отправиться на поиски «молодежи». Маргарита хотела опять отказаться, но согласилась, решив поговорить с Пшеничкой и опять отложить свой окончательный ответ. Они медленно пошли в гору.

– Вы петербургский? – говорила Нюра, сидя наверху, у самой воды, на большом черном камне.

На этом выступе водопад шумел и клубился, и белая, острая пыль летела в лицо.

– Да, – сказал Володя Челищев.

Он сидел ниже, немного впереди, без фуражки и жмурил от брызг свои серые, выпуклые глаза.

– Университант?

Нюра редко слышала это слово, и оно ей нравилось.

– Да. Вы же видите. Я на естественном.

– А, естественник! Я уж думала, не на юридическом ли. В Петербурге преобладают юристы. И вообще в Петербурге, как говорят, нет настоящего студенчества. Нет горячего отношения к делу… Нет идеалов… Все карьеристы.

Володя прищурился сильнее и спросил, не удостаивая возразить:

– Вы давно из Москвы?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – обидчиво и взволнованно произнесла Нюра. – И почему вы знаете, что я из Москвы?

– Москвичку в вас даже по говору узнать легко, а давно ли вы оттуда, я спросил потому, что меня удивило, неужели в Москве до сих пор судят и мыслят так, как чуть не тридцать лет тому назад! Впрочем, вы так молоды… Вы, вероятно, только что окончили гимназию?..

– Да, в прошлом году, – волнуясь, проговорила Нюра. – Но я не знаю… почему вы так обижаете Москву? И, наконец, в Москве не все же москвичи – как вы их понимаете… Вы уже уверены, что я мыслю и сужу отстало, ведь вы еще моих убеждений не знаете, я с вами ни о чем не говорила… В последнем классе, в гимназии, у нас был свой кружок, мы знали очень многих студентов, собирались… Я уверяю вас, были интересные люди.

– О, я не сомневаюсь, – без всякой иронии сказал Челищев. – Извините, я не хотел никого обижать. Так, к слову пришлось; у нас как-то разговор был, что Москва и Петербург живут различной умственной жизнью и что момент общественного развития в Петербурге всегда другой, – следующий, если хотите, чем в Москве.

– Почему вы это думаете? Почему вы думаете, что хотя бы я раз москвичка, уже ничего не понимаю, чужда общественному интересу, не могу отдаться ему всей душой? Правда побеждает, правда открыта, известна…

– Я вас совсем мало знаю и ничего не хотел сказать обидного, – опять повторил Володя. – Я и этой мысли о москвичах не проводил, у меня нет определенного мнения.

Они помолчали. Водопад шумел, и белые брызги летели вверх.

– А вы здесь надолго поселяетесь? – сказал Челищев.

– Еще, верно, целый год проживем! Отец болен. Это ужасно, тут живого человека нет, книг нет! Я совсем иначе рисовала себе свою жизнь. У меня были такие планы… Да ведь наш кружок расстроился, я даже ни с кем не переписываюсь. Скажите, а в Петербурге все-таки есть какая-нибудь общность, собираются, вот так, молодежь?

– Видите ли, я вам могу говорить только про то, что знаю… Я немного занимаюсь литературой, бываю между журналистами, общение есть…

– Ах, литература, – перебила его Нюра. – Но ведь это новейшая литература, это ужасно! Декадентство… Мы избегали и читать, что идет вразрез со всем…

– Нет, какое декадентство! Об этом у нас уж больше не говорится, это старо… Да и прошло стороной. Нет, я о другом говорю. У нас более существенные интересы. Есть, конечно, различные мнения, как везде…