На практике эти приемы играют очень важную роль при внушении получателю доводов отправителя наряду с эстетическим способом убеждения, при котором получателя не столько убеждают, сколько «обольщают», с тем чтобы он в конечном счете принял соблазнительное за убедительное. Броское оформление книги, агрессивный эротизм очаровательной блондинки, раздевающейся на обертке туалетного мыла, метеосводка в форме «песни о завтрашнем дне», исполняемой хором девушек, – все это примеры того систематического и исключительно эффективного смешения категорий, которым широко и умело пользуется политическая пропаганда и которое стало поэтому неотъемлемой чертой современной мозаичной культуры».

Известно, что человек, чтобы действовать в своих интересах (а не в интересах манипулятора), должен реалистично определить три вещи: нынешнее состояние, желательное для него будущее состояние, путь перехода от нынешнего состояния к будущему. Соблазн сэкономить интеллектуальные усилия заставляет человека вместо изучения и осмысления всех этих трех вещей прибегать к ассоциациям и аналогиям: называть эти вещи какой-то метафорой, которая отсылает его к иным, уже изученным состояниям.

Чаще всего иллюзорна и сама уверенность в том, что те, иные состояния, через которые он объясняет себе нынешнее, ему известны или понятны. Например, российский патриот из оппозиции говорит себе: нынешний режим – как татарское иго. Он уверен, что знает, каким было татарское иго, и в этом, скорее всего, его первая ошибка и первое условие успеха манипуляции. Вторая ошибка связана с тем, что метафора татарского ига в приложении к конкретному политическому и экономическому режиму начала XXI века непригодна, она не обладает достаточной степенью подобия, чтобы что-то объяснить. Здесь – второй источник силы манипулятора.

Запад в его социальных учениях усвоил традицию метафорического мышления больше, чем Россия. А от Запада – и питавшаяся его идеями либеральная интеллигенция других стран («западники»). Возможно, это произошло в силу дуализма западного мышления, его склонности во всем видеть столкновение противоположностей, что придает метафоре мощность и четкость: «Мир хижинам, война дворцам!» или «Движение – все, цель – ничто!».

Историк А. Тойнби на большом материале показал, что глубокие преобразования начинаются благодаря усилиям небольшой части общества, которое он называл «творческим меньшинством». Оно складывается вовсе не потому, что в нем больше талантов, чем в остальной части народа: «Что отличает творческое меньшинство и привлекает к нему симпатии всего остального населения, – свободная игра творческих сил меньшинства».

В середине 80-х годов умами людей в СССР овладела особая, сложная по составу группа, которая представляла собой целое культурное течение, субкультуру советского общества – условно их называют «демократы». В окостенелой и нудной атмосфере официальной идеологии демократы предстали как группа с раскованным мышлением, полная свежих метафор, новых лозунгов и аллегорий. Они вели свободную игру, бросали искры мыслей – а люди додумывали, строили воздушные замки, включались в эту игру.

Вспомним эти метафоры, которые на время подавили способность к здравому мышлению и рассудительности: «наш общий европейский дом», «архитекторы перестройки», «нельзя быть немножко беременной», «пропасть не перепрыгнуть в два прыжка», «столбовая дорога цивилизации», «коней на переправе не меняют» и т. д. И плотность бомбардировки была такой, что основная часть общества была очарована.

Сама благосклонность, с которой общество принимало все эти метафоры, должна была бы насторожить. Она говорила о том, что массовое сознание оказалось неустойчиво против манипуляции, ибо большинство метафор новых идеологов были двусмысленными или пессимистическими (как, например, «масонские» строительные метафоры – дома, перестройки, архитектора). Объяснительной силой обладают лишь те метафоры, которые удовлетворяют критерии подобия выбранной аналогии и реального явления. Если эти критерии не соблюдаются, то умозаключение вырождается в иррациональное утверждение.

Вспомним метафору: «нельзя быть немножко беременной». Ее использовали в пропаганде радикального подхода к реформе. Мол, надо полностью разрушить плановую систему и перейти к стихии рынка. На деле никакого подобия между беременностью и экономикой нет. Более того, реальная экономика и не признает «или – или», она именно «немножко беременна» многими хозяйственными укладами. Данная метафора была типичным инструментом манипуляции.

Страшный, разрушительный смысл несла в себе метафора «возвращения в лоно цивилизации». Россия в ней уподоблялась ребенку, который вырос уродом и которого следует вернуть обратно в лоно – совершить «роды наоборот». Когда к началу 90-х годов стало очевидно, что такая операция с народами СССР невозможна, широкое хождение получила еще более разрушительная метафора Исхода, которая используется до настоящего времени.

В основу ее положено библейское иносказание о том, как евреи ушли под руководством Моисея из египетского плена и сорок лет ходили по пустыне, пока не пришли в землю обетованную. В идеологическом использовании метафоры СССР ассоциировался с Египтом, а те, кто пошел за «новыми русскими», – с евреями. Ветхозаветная метафора книги Исход, второй части Пятикнижия Моисея, стала весьма красноречива в 1991 г., когда стало ясно, что «рыночная реформа» несет людям тяжелые бедствия.

Итак, в Ветхом завете (кн. Исход) сказано: «В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, который сидит на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное из скота. И сделался великий вопль во всей земле Египетской, ибо не было дома, где не было бы мертвеца… И сделали сыны Израилевы по слову Моисея и просили у Египтян вещей серебряных и вещей золотых и одежд. Господь же дал милость народу Своему в глазах Египтян: и они давали ему, и обобрал он Египтян».