Гибель Драгута и военное поражение сильно встревожили сераль и население Константинополя. На Мальте произошло нечто неожиданное. Захвата острова требовал не только больной султан. Эскадра, посланная на Мальту, была самой мощной из всех, когда-либо выходивших в море. Однако небольшой изолированный гарнизон христиан одержал верх над турками, которым было не занимать храбрости. Нельзя было вытянуть указательный палец и сказать, что это случилось по такой-то причине или из-за некомпетентности такого-то военачальника.

Нет, катастрофа на Мальте была внесена в книгу злой судьбы. Драгут умер, потому что ему было предопределено умереть в этом месте и в этот час. Несомненно, поражения турок на Мальте желал Аллах.

Фатализм глубоко проник в души всех турок, от Ибн-Сауда до подростков-садовников. Теперь молотки, прибивавшие на стапелях Арсенала доски к остовам новых кораблей, стучали не так уверенно. Больше в западную часть Средиземного моря, находившуюся за Мальтой, турецкие корабли не направлялись.

Настроение турок, особенно в серале, определялось сдержанным гневом Сулеймана. Услышав весть о бесславном возвращении эскадры, опечаленный султан перестал упоминать Мальту даже в разговорах.

Те, кто заседали в Диване, видели, каких усилий и боли стоило это правителю. Мустафа-паша, на которого легла вся вина за поражение, пришел в Диван и занял назначенное ему место в полукруге советников. Но разместившийся среди них Сулейман говорил только с Соколли, теперь первым визирем, и с Перто-пашой, следовавшим за Соколли по рангу. Он не хотел говорить с Мустафа-пашой, потому что в этом случае пришлось бы затронуть вопрос о Мальте. Чтобы не ставить сераскера в неловкое положение, султан воздерживался и от общения с пашами, сидевшими рядом с Мустафой.

Все обитатели сераля – от заседателей в Диване до янычар-охранников у ворот – гадали, что предпримет султан, пребывавший в гневе и болезни.

Никто не ожидал от повелителя того, что он сделал. Накануне празднования Нового года, когда растаял снег и наступило время для поздравлений и подарков султану, Сулейман велел бить в большой походный барабан. Он заявил, что не участвовал в последнем походе аскеров (султан не стал упоминать, что это был поход на Мальту), но на этот раз сам поведет армию. И новый поход будет успешным.

Понятно, что будущим успехом Сулейман хотел возместить поражение на острове рыцарей. Но возникал вопрос, как при своей болезни он сможет участвовать в походе.

Приготовления к нему проходили незаметно. Султан теперь редко выходил из молчаливого состояния и не объяснял, что намерен делать. Его глаза глядели из-под тяжелых век, как бы оценивая и осуждая людей.

В небольших палатах Дивана обдумывали последние повеления Сулеймана. Было велено заключить торговый договор с Флоренцией, уравнивая этот свободный город в правах с Венецией, Дубровником и Францией, чтобы обеспечить доступ на европейские рынки шелков, изготовляемых в Бурсе. Султан все еще не оставил старую идею о передаче турецкой торговли в руки европейцев. Он легко соглашался на мирные договоры со всеми правителями зарубежных стран, за исключением Максимилиана, нового императора Священной Римской империи. И в то же время запретил паломничество в Мекку персов, устраивавших в священном городе беспорядки…

Сулейман по-прежнему не вызывал к себе сына Селима. В письмах он убеждал его бросить пить вино, «эту дурманящую красную жидкость». Потеряв надежду, что Селим прекратит кутежи, однажды велел казнить одного из его собутыльников. Тогда Селим принялся пьянствовать тайком.

Думая о сыне, Сулейман не находил достоинств ни в нем самом, ни в его женщинах. Но Селим должен жить, поскольку он остался единственным продолжателем Османской династии, несмотря на то что не унаследовал способности предков к управлению империей. Когда Мурад, сын Селима, стал приставать к деду с просьбой дать ему галеру, чтобы съездить домой к отцу, Сулейман велел предоставить ему вместо этого небольшой кеч.

Затем султан позвал в Константинополь двух дочерей Селима и выдал их замуж за двух деятелей режима, от которых будущий султан должен был зависеть, – за Соколли и Пьяли, капутан-пашу. Высокого невозмутимого хорвата султан наделил властью, которой после смерти Ибрагима не владел еще никто. К должности первого визиря Соколли он прибавил звание сераскера. Породнившись с семьей Османов, Соколли располагал теперь всеми полномочиями султана, за исключением самого звания. Если бы он захотел организовать заговор с целью приобретения этого звания, то, вероятно, добился бы своего. Но Соколли не замышлял этого. Хорват с Балканских гор не придавал значения титулам. Твердый, как гранит, он больше любил дела, чем почести. Эти качества он обнаружил много лет назад, еще обучаясь в школе, и Сулейман заметил их. Султан и первый визирь никогда не обсуждали вопрос о взаимной лояльности.

Перед выступлением в поход Сулейман, опираясь в постели на подушки, выискивал в выражении лица первого визиря следы неловкости, удовлетворения или интереса в отношении своего старческого бессилия.

Шишковатые руки повелителя обхватили колени, Соколли же размышлял и вникал в детали подготовки похода. Необходимо мобилизовать Европейскую армию…

– И Азиатскую тоже, – прошептал Сулейман.

Серые глаза визиря взглянули на повелителя с некоторым удивлением. В течение многих лет всеобщая мобилизация не проводилась. Соколли только кивнул в знак согласия: