Вот и порешили.

Наш следующий набег.

Клянусь, в тот вечер мы были сущие дикари, как и описал Руб в своем словоизлиянии. Сначала меня покоробило, что Руб думает о нас так. Как и я думал. Только Руб этим гордился.

Может, мы и не знали, кто мы, но мы знали, каковы мы, и Рубу всякий вандализм типа кражи дорожного знака виделся для нас таких вполне подходящим предприятием. Уж он совершенно точно не собирался предположить, что мы можем оказаться в каталажке, за решеткой, не отвечающей установленным стандартам безопасности.

Ясно, мы знали, что такое дело у нас не выгорит.

Одна беда: оно выгорело.

Мы выскользнули из дома через черный ход примерно без четверти двенадцать: горбы капюшонов над головами, шаг с креном вперед. Шли спокойно, даже борзо, вдоль по улице, пар изо рта, руки в карманах, шепот славы засунут в носки. Наше дыхание и сопение процарапывало нас в воздухе, раздирало его, и я казался себе тем чуваком, Юлием Цезарем, пустившимся завоевывать чужую империю — а мы всего-то шли красть паршивый серо-розовый треугольник, который должен быть красно-белым.

Уступи дорогу.

— Больше похоже на «Упусти дорогу», — хихикнул Руб, когда мы подошли к месторасположению знака. Он залез, сорвался, снова залез мне на плечи. — Вот так, — поймав равновесие, продолжил он.

— Ключ.

— А?

— Ключ, олух.

Шепот у него был колючий и плотно туманился на холоде.

— А, да, точно, забыл.

Я подал ему газовый ключ, или разводник, или назовите, как хотите, и мой брат принялся откручивать дорожный знак «Уступи дорогу» на перекрестке Маршалл — и Карлайл-стрит.

— Блин, что-то упирается, дрянь, — сообщил он. — Болт такой ржавый, гайка всю грязь собирает. Ты, главное, меня держи, понял?

— Я как-то уж подустал, — заметил я.

— А ты терпи. Через не могу. На зубах, сынок. Все великие умели преодолевать физический дискомфорт.

— Великие кто? Лямзильщики знаков?

— Нет. — Ехидно. — Спортсмены, балда.

И тут наконец победа.

— Готово, — объявил Руб. — Он у меня.

И спрыгнул с моих плеч, держа знак в тот самый момент, как в одном из обшарпанных домов на углу зажегся свет.

На балкон вышла женщина и со вздохом сказала:

— Вы когда-нибудь повзрослеете?

— Пошли. — Руб потянул меня за куртку. — Бегом, бегом!

Мы дернули прочь, Руб поднимал знак над головой и кричал: «Во как!», — и мы смеялись. И даже когда мы пробрались домой, адреналин еще крался по моим венам, сжимаясь пружиной и срываясь вперед. Только в комнате он мало-помалу рассеялся. Свет был погашен немедленно, и Руб сунул знак себе под кровать, заявив чисто для смеху:

— Вякнешь маме или бате, я проверю, глубоко ли этот знак можно забить тебе в пасть.

Я посмеялся и скоро заснул, все еще слыша тихий голос женщины, вздыхающей среди ночи на парочку подозрительных юнцов. Но пока сон не пришел, я успел подумать о Ребекке Конлон и вспомнил моменты нашего с Рубом похода и кражи, представляя, что Ребекка меня видит. Не знаю, понравился бы я ей, или она решила бы, что я полный кретин. Полный кретин, скорей всего.

— И ладно, — шепнул я про себя под одеялом. — И ладно.

И принялся молиться о ней и обо всех, о ком привык молиться в последнее время. Той ночью, довольно скоро после того, как забылся, я увидел сон — плохой. Кошмар. Полноценный кошмар.

Вы его скоро увидите сами…

Утром Руб извлек знак, чтобы полюбоваться им еще разок, со всеми удобствами. Я как раз зашел после душа.

— Чудесная штука, а? — сказал Руб.

— Ага. — Но голос у меня был не особо радостный.

— Че с тобой?

— Ничего.

А на самом деле — плохой сон.

— Ладно. — Он спрятал знак и высунулся в коридор. — Та-ак. — Он глянул на меня. — Ты опять не закрыл дверь в ванную — ты специально выстуживаешь перед тем, как я пойду в душ?

— Забыл.

— Последи за собой.

Он пошел, но я двинулся следом, волосы мокрые и торчат во все стороны.

— Ты куда это прешься, ты?

— Надо тебе что-то сказать.

— Ага.

Он захлопнул дверь перед моим носом. Я услышал, как включился душ, щелкнул дверной шпингалет, шаркнула занавеска, потом оклик:

— Заходи.

Я зашел и сел на крышку унитаза.

— Ну, — поторопил меня Руб, — чего там?

Я стал рассказывать про свой кошмар, и казалось, в сырое тепло ванной из меня излучился какой-то свой жар, еще горячее. На полный пересказ сна ушла минута или две.