Патрон в стволе. Спущен предохранитель. Теперь только нажать на спуск. Это так просто…

Что он может сказать себе напоследок? Все ли он сделал, что должен был при этих обстоятельствах?

Да, здесь, на этом мертвом острове, пожалуй, сделал все.

А там? Что скажут твои товарищи, друзья, жена, дети?

… Пилот идет по острову. Кто он, Чкалов, Маресьев, Талалихин, Серов?.. Он — каждый из них и все вместе. Он сидел рядом с тобой в училище и летал твоим инструктором в первом самостоятельном полете, и теперь он пришел к тебе на помощь. На нем гимнастерка с петличками, на нем скрипучие ремни и ордена: этот за Халхин-Гол, этот за Испанию… А лицо у него грубое, с резкими морщинами, со следами ожогов.

— Я умираю, — шепчет Иван.

— Я знаю, ты вынес больше, чем способен вынести человек. Но продержись еще.

— Трудно…

— Ты не один, тебя ищут друзья.

— Я не вижу их. Слепнут глаза.

— И я тонул. Замерзал. Ел кору деревьев. Меня уносили с операционного стола без ног. И потом я жил и летал. А ты так же крепок, как и я. Может быть, еще крепче.

— Больно дышать. Окоченела каждая мышца.

— Помнишь, ты принимал присягу у знамени?

— Я сделал все, что мог.

— Знаю, ты держался как солдат. Попробуй сделать больше того, что можешь.

— Это все слова! А я не могу даже говорить с тобой. У меня окоченел голос.

— Вставай! Начни жить сначала!

— Не могу. Пробовал… Ноги не держат.

— Знаю, ты принял решение, на которое имеешь право. Но все-таки… Поставь пистолет на предохранитель. Вставай!

… Иван очнулся от забытья и приподнялся. Он лежал на бетонном основании маяка, у приоткрытой дверцы, испещренной странными, неразборчивыми каракулями. Кажется, он разговаривал сам с собой?

Он должен торопиться, его ждут дела. Очень мало он успел за свои двадцать пять лет. Очень мало.

Он будет жить. Чтобы работать. Чтобы летать. Чтобы мечтать. Чтобы любить…

Он будет жить, жить!

Это очень трудно — начинать жить сначала. Прежде всего — встать, побороть боль, пронизывающую каждую клеточку тела.

Соболев перевертывается на живот, упирается руками в бетонный фундамент маяка. Не столько мускулами, сколько силой воли он выжимает вверх, отрывает от камня собственное отяжелевшее тело. Теперь он стоит на коленях — стирает со лба капельки пота. Холодный, скупой пот — признак слабости. Совсем недавно, еще два дня назад, он легко и свободно владел своим телом. Крутил «солнце» на турнике, играючи до тридцати — сорока раз выжимал двухпудовую гирю, а теперь не может встать…

Простейшая операция, на которую и требуется всего какая-то доля секунды, разложилась на множество отдельных движений, и каждое из них — тягостно, мучительно. Даже для того, чтобы стереть со лба пот, он должен теперь напрячься.

Весь его здоровый, закаленный организм оказался как бы неуправляемым.

Конечно, расшатались нервы.

Вот он, новый, незнакомый враг, с которым ему придется бороться. Враг вдвойне опасный, потому что он притаился внутри и бьет по самым уязвимым местам.

«Со мной случилось почти то же, что с моим самолетом, — подумал Соболев, — и если… Нет, не будет этого «если»!»

Одним рывком он поднялся с колен, но скованные холодом нот не удержали, и он снова упал на колени. Разозлившись, он напрягся и… встал.

Соболев стоял, привалившись грудью к холодной стене будки.

Пальцы снова нащупывали пистолет. В нем — последний патрон.

Теперь он знает, как его израсходовать.

Локоть — в упор на край баллона, чтобы не дрогнула рука, чтобы не промахнуться. На мушке — металлическая трубочка, идущая от баллона к горелке. Быть может, теперь ацетилен вспыхнет. На это стоит истратить последний патрон. Только на это.

Риск велик. Может быть взрыв.

Левой рукой, как козырьком, Иван прикрывает глаза.

И тотчас вместе с грохотом выстрела — сильный удар в подбородок. Пуля рикошетом ударила по линзе, осколки порезали лицо.

И хотя огонь не вспыхнул, хотя тело по-прежнему вяло и непослушно, но нервы пришли в порядок. Он снова готов к борьбе.

Теперь на очереди новый враг — холод. Надо разогреть тело движением, работой. В прочитанной когда-то книге рассказывалось о том, как аборигены Австралии за сорок секунд добывают огонь трением. Почему не попробовать и ему? Для этого нужна гладкая, без коры, отполированная дождями палка с острым концом. И сухая дощечка.

Иван намечает ножом ямку, упирает в нее колышек, обкладывает сухими, тонкими стружками. Проходит сорок секунд, и еще сто раз по сорок, но огня нет. И все же он продолжает вращать тонкую палку, пока не начинают гореть ладони и живительное тепло не поднимается между лопаток. Вот только ноги, с ними хуже.

Летчик бросает ненужную палку, приваливается спиной к фундаменту и начинает методично сгибать и разгибать ноги, словно прыгун на тренировке. Сначала левую, йотом правую. И опять левую. И опять…