Я выпил бокал по его повелению. В желудке мгновенно взорвался накопившийся дурной воздух, потом через нос пошли пузыри. Одна из приятных особенностей питья шипучего вина заключается в отделении отрыжки через нос от желанья срыгнуть. Пардалеос тыкал вилкой в холодную индейку, жевал, склонив ко мне голову, в ожидании. Я осторожно сказал:

– Люди должны иметь право на инцест с контрацепцией. Я хочу сказать, они должны иметь возможность его требовать, точно так же, как требовать для себя права есть дерьмо. Но можно съесть и что-нибудь получше. Зачем спать со своей матерью или сестрой при возможности выбирать в целом мире женщин?

– Вы очень наивны, – заключил Пардалеос. – Не очень начитаны. Мы порицаем инцест, ибо он отрицает социальную общность. Все равно что писать книгу, где каждая фраза тавтологична.

– Мой отец, – начал я.

– Ваш отец был всецело против общественной тавтологии. Но любой сын восстает против отца. Молодой человек, протестующий против созданного его отцом общества, совокупившись у всех на виду с незнакомкой, вполне может…

– Нет. Вдобавок все это абсолютно академично. Я не могу совершить инцест.

– И не совершили бы, даже если б могли?

– Нет. Я требую права, но не совершил бы. Стопроцентно надежного контрацептива не существует.

– Я очень хорошо знал вашего отца, – сказал Пардалеос. – Он был другом, не только клиентом. Мои чувства к нему живы и за могилой. On выбрал свободу, которую выбрали бы немногие. Или, лучше сказать, был вынужден выбрать такую свободу, превратив ее в узы. Он совершил инцест.

Через пять секунд я осознал, что у меня отвисла челюсть. Через пять секунд я осознал, что крепко стиснул бокал, стекло затрещало, и на мою отвисшую челюсть все обратили внимание. Я вгляделся в невыразительные глаза Пардалеоса, стеклянные с миниатюрными линзами; рот его спокойно занимался пирогом с индейкой. Этот рот произнес:

– Ну, он теперь мертв, упокой его, Боже. Она тоже мертва.

Я пытался выкаркнуть вопрос, но не смог. Хряпнул еще шампанского. Оно было холодное, благословенное и бесполое. Пил с безумным ощущением чистого, холодного, благословенного единения с призрачным отцом, не моим, благословляющим из ужасного далека. Это был создатель шампанского, Дом Периньон. Пардалеос ответил на невысказанный вопрос:

– Да, сестра. Ваша тетка-матушка, по-шекспировски выражаясь. Но не думайте, будто это лишь немощный свободный жест протеста прошлого поколения. Дело в целом скорее эллинистическое. Он любил ее, она его; они жили как муж и жена.

Прибыла ветчина, мертвая плоть, со слепыми глазеющими глазами выпущенных в кипяток яиц. Я попробовал вычитать на тарелке зашифрованное сообщение из потустороннего мира. Какое-то время пристально смотрел. Слабость моего тела как бы собралась по частям воедино, чтобы пропеть дьяволический мотет Отцу, Подателю Всего. Я попробовал заговорить:

– Это. Вот так. Не надо.

– Глотните еще шампанского, потом дослушайте рассказ. Вы крутой молодой представитель крутого нового поколения, все сумеете переварить. После второго своего разрешения жена-сестра вашего отца была охвачена жестоким раскаяньем.

– Своего вто своего вто своего.

– Ее, как вам известно, нашли утонувшей, однако вы никогда не знали причину. Тело было обезображено, но ваш отец его опознал.

– Ее. Вы сказали.

– Да. У вас есть сестра. Ваш несчастный отец признавал, что однажды вы можете встретиться с ней. Как говорится, мир тесен. Его обуял страх, что при встрече вы можете впасть, без сомнения против собственной воли, несомненно против собственной воли, в аналогичную, в той же степени незаконную страсть. Опять эллинизм. Проклятие дому. Словно мухи па похотливых парней. Спорт бессмертных. Чепуха, говорил я ему. Могу сказать, Лёве полностью не знает истории. Равно как и Ачесои в Сиэтле. Равно как Шиллинг в Сакраменто. Мы с вашим отцом были довольно близки, как я уже говорил. В любом случае, говорил я ему, шансы полностью против. Я отвергаю всю чепуху насчет дома Атрея вместе со всеми прочими мифическими предрассудками моей расы.

– Сест.

– Молодая, прелестная, насколько я видел, девушка. Не очень крепкая, конечно. Ей нужно тепло. Живет на Карибах. Если вы едете на Карибы, то нам ее надо оттуда убрать. Дело лишь в ожидании ее отъезда в Европу. Заканчивать школу в Ницце.

– Боже. Что. Не могу.

– Еще шампанского?

– Бренди. Брей.

– У меня есть немного.

И вытащил из бокового кармана серебряную фляжку. Плоская, как портсигар, она бросила на меня блик света. Он налил бренди в мой пустой бокал из-под шампанского, но я сразу выпить не смог, так как слишком дрожал, и на меня смотрел некий лысый толстый суровый мужчина в очках. Пардалеос сказал:

– Беспокоиться нечего. Переживаемый вами шок – это шок, сопровождающий всякие новые, неожиданно приобретенные сведения. Что-то творится у вас за спиной, и вы отрицаете это. Вы получили напоминание, что даже молодость не обладает полным представлением о грандиозности, топкости и ужасе потайных механизмов жизни.

Он съел весь свой толстый ломоть ветчины и оба яйца. На тарелке его ничего не читалось, кроме краткого сообщенья горчицей, расшифровать которое я не мог. Может быть, Homo fuge? [35] Суровосмотрящий толстый мужчина атаковал большое блюдо какого-то желтоватого месива. Между приступами дрожи я проглотил бренди. Пардалеосу принесли клубничное суфле и счет на много долларов. Я с болезненным восхищеньем смотрел на розовый воздушный холмик, обильно украшенный крупными несочными половинками пунктирных вишен. Беря ложку, Пардалеос сказал: