Не старайтесь дистиллировать идею, даже чашку эспрессо конспективного смысла, даже краткое изложенье в стакане самбуки con mosca. Чтойиость сообщения составляет само сообщение. За особым смыслом обращайтесь к профессорам, это их дело из всего извлекать смысл. К профессору Кетеки, например, с его «Намеренными солецизмами у Мелвилла». Кстати, он познакомился с моим внуком в Колумбии и ненадолго ездил с ним на Каститу. Человек не только ученый, но как бы пророк, ибо в 1980 году он попал в тюрьму за попытку продолжить в своей семье педерастию. Помните, он был высокого мнения о Сибе Легеру. Насколько мне известно, сэр Джеймс Писмир был о нем невысокого мнения, равно как и о любом произведении литературы и искусства после 1920 года. Он провел юные годы в Новом Южном Уэльсе; может, его излюбленной книжкой был «Волшебный пудинг» Нормана Линдсея. Но он обговаривал с моим дедом небольшой щекотливый заем и поэтому с большой готовностью согласился отписать ему сарай в счет уплаты.

Если жаждете извлечь мораль, извлекайте. Извлеките несколько. Не стесняйтесь. Моя раса, как таковая, а также ваша раса вполне могут начать рассуждать в понятиях человечества в целом, прекратив ткать знамена из собственных воображаемых достижений или страданий. Да, Черное Прекрасно. Но только в продукции «Анны Сьюэлл». Кстати, Карлотта рекламирует нас по стереовидению: Тени для век «Цыпка», Средство для блеска гривы из фиговых листьев. Отец ее, невзирая на греческую фамилию, был очень черным, почему бы и нет? Ведь Меланхтон, [105] старик, – белокурая бестия.

Таким образом, мания полной свободы, это, фактически, маниакальное стремление к тюрьме, куда попадаешь с помощью кровосмешения. Таким образом, чем больше тебя принуждают не совершать инцеста (бедный греческий парень, повисший на древе с проткнутой ногой!), тем больше вероятность его совершить. Поэтому хорошая цель жизни – постараться добиться возможности позволять себе Более Высокие Игры. Как любая другая проклятая белиберда, которой вам довелось заниматься.

Моя дочь Бруна, по ее признанию, часто в последнее время видится с моим сыном Ромоло. Он, по крайней мере, ездит в Рим из Сиены по выходным, приглашает ее пообедать, сходить на последний фильм Феллационе или другого какого-то старого мастера. Я обрадуюсь, если какая-нибудь моя дочь выйдет замуж за какого-нибудь моего сына. Мне нравится движение жизни – дети влюбляются, выступают с птицами (незадолго до смерти Эйдрии, Слепой Царицы Птиц, в популярном периодическом издании была ее статья), возникает мороженое с новым вкусом, церемонии, муравейники, стихи, львы, львы, музыка в исполнении восьми китайских труб, подвешенных на экономично вырезанной, в высшей степени стилизованной совиной голове у нашего окна, которое выходит на озеро, обезумевшее, превращенное трамонтаной в сладчайшую какофонию, не лишенную страсти; внизу женщина зовет домой сына (его зовут Орландо; отец, говорит она, будет furioso [106] ), из металлической плинты на нашей крытой террасе вырвало ombrellone, [107] к обеду нынче брызжущий «фараон» с бутылкой «Меникоччи», – фактически все, что не кровосмесительно.