Школа на улице Депре вскоре стала для меня некоей благословенной обителью, где я пожинал плоды своих трудов, что льстило моей гордости. Но, радуясь своим успехам, я не забывал о семейных невзгодах. В полдень и вечером, возвращаясь домой, я останавливался у каморки привратницы и тихонько стучался в оконце.

— Нет, нет, — говорила она, — ничего для Паскье.

Во время каникул, в час, когда, по моим расчетам,

почта уже должна была прийти, я, крадучись, на цыпочках спускался по лестнице. Уже в этом раннем возрасте я знал, что сплошь да рядом корреспонденция из провинции прибывает после полудня. Иной раз я видел тетушку Тессон во дворе, где она чистила одежду или судачила с кумушками.

— Есть что-нибудь для нас? — спрашивал я ее.

Она передергивала плечами.

— Кажется, две-три бумаги.

— Ну, а письма?

— Может, и есть письма. Потом я погляжу.

— Видите ли , — бормотал я, краснея, — мы ждем письма, должны получить письмо из Гавра.

Под конец тетушке Тессон запомнилось это название, и, когда я проходил мимо нее, она говорила с угрюмым видом:

— Поднимайся к себе наверх, малыш. Еще ничего нет из Гавра.

Как-то вечером, в начале зимы, возвращаясь из школы, я испытал подлинное потрясение. Привратница, как видно, куда-то отлучилась, — дверь ее была на замке. Заглянув в оконце, я увидел столик, куда обычно складывали почту для жильцов. Уже смеркалось. В каморке было совсем темно. Газовый рожок в вестибюле ронял мигающий луч на разбросанные письма, и я разглядел на одном из них нашу фамилию: «Паскье». То был белый конверт казенного образца. На уголке можно было разглядеть две-три печатные строчки. Расплющив нос о стекло, я наконец разобрал слово «контора», которое уже имело для меня определенное значение. А под ним другое, магическое слово «Гавр».

Сердце, как козленок, запрыгало у меня в груди. Фердинан еще не вернулся: он готовился к выпускным экзаменам и ходил на дополнительные занятия. Дезире опередил меня, он медленно поднимался, по лестнице, по нашему обычаю, шаркая ногами по ступенькам. В одно мгновенье я его догнал.

— Дезире, — сказал я, — оно там!

До него сразу же дошел смысл этой загадочной фразы.

— Письмо из Гавра? — спросил он.

— Да, но тетушка Тессон ушла, не знаю куда. Бегу сказать маме.

Дезире следовал за мной по пятам.

— Ах, оно пришло, — сказал он с глубокомысленным видом. — Я готов был ручаться...

— Как же ты мог об этом знать?

Дезире, поднимаясь по лестнице, вздернул плечами, как бы уклоняясь от ответа, но тут же прошептал, опустив голову:

— Я попросил мадемуазель Байель научить меня молитве и молился о письме. И вот видишь, оно и пришло.

В его глазах светилась радость. Мы вошли на площадку. Наша дверь была заперта. Дома никого не было, что случалось довольно редко. Я вынул ключ из-под половика. Он был завернут в листок белой бумаги, на которой было написано маминой рукой: «Если вам будет совершенно необходимо меня повидать, то я в прачечной на улице Гетэ».

— Подожди свою маму у нас, — предложил мне Дезире Васселен. — Или, если ты войдешь к себе и не захочешь быть один, я прибегу через минуту.

Я стоял с листком в руке, в полном недоумении, сам не знаю почему охваченный грустью. Я догадался, что мама ходит в общественную прачечную, пока мы в школ е , — и ужаснулся при этой мысли. Эта прачечная внушала мне какой-то бессознательный страх. Проходя мимо и вдыхая ее запахи, я испытывал тошноту. Из ее узкого коридора вместе со зловонием вырывался оглушительный, сумбурный шум. Двое молодцов в полосатых фуфайках частенько появлялись на пороге и с руганью разбирали отвратительные тюки грязного белья.

Все это пронеслось у меня в голове, но не помешало мне принять твердое решение.

— Пойду и скажу маме, что письмо из Гавра у тетушки Тессон.

— Ладно, — решил Дезире, — я иду с тобой.

Мы спустились вместе. Через несколько минут мы вошли, держась за руки, в дверь с цинковым флажком.

Если веселье порождается шумом, то прачечная на улице Гетэ заслуживала свое название [1]но, по правде сказать, из этой пещеры раздавался самый удручающий шум. Уже на пороге нас оглушил страшный грохот и гам — стук вальков, крики, смех, свист пара. Огромные лампы мутно светили, словно в густом тумане. Множество женщин трудились, стоя над лоханками. В глубине помещения кипел гигантский котел, и из него клубами вырывался пар. Похожий на дьявола мужчина что-то там помешивал. Мне померещилось, что я очутился в аду, о котором рассказывала м-ль Байель.

— Что вам нужно, парнишки? — спросил пожилой мужчина в фартуке, должно быть, хозяин.

Дезире ответил на диво уверенным тоном:

— Мы хотим видеть госпожу Паскье.

Мужчина крикнул:

— Паскье!

Это имя, кровно мне близкое, прозвучало для меня как чужое, совсем незнакомое.

Появилась мама. Какая она была маленькая и смиренная! Какое усталое у нее было лицо! Улыбаясь через силу, она вытирала руки о фартук из грубого холста.

— Что вам нужно, дети мои? — спросила она.

— Мама, — сказал я, — письмо там.

Лицо матери озарилось улыбкой. Она знала, что я имею в виду. У нее начал дрожать подбородок, так заметно, прямо до смешного.

— Я как раз кончила. Подождите, детки.

Она уложила полную корзину белья, давая мне при этом кое-какие пояснения:

— Я прихожу сюда из-за простынь и другого крупного белья, которого дома не могу ни выполоскать как следует, ни просушить. Я понимаю твое волнение, Лоран, но больше не приходи сюда и не мешай мне работать, — разве только придет письмо из Гавра.