– Поговорим душевно. Позови его, Никитин.

Никитин приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Воробьев показывал милиционеру фокус со спичечным коробком. Сержант смотрел на коробок так, словно он был живой.

– Валентин, зайди, – махнул рукой Никитин.

– Тренируйся, сержант, – хитро усмехнулся Валька. – Сейчас я твоих начальников просвещу и приму у тебя зачет.

Сержант взял коробок и с недоумением покрутил головой.

Воробьев вошел в комнату и еще раз оглядел веселых ментов. Судя по добрым лицам, ничего хорошего ему ждать не приходилось.

– Садись, Валя, закури свою ароматную сигарету. Кстати, а что ты куришь?

– «Дерби», Иван Александрович.

– Ну что же, вполне респектабельно. А почему не «Тройку» или «Москву»?

– А у них обрез золотой, пусть их фраера курят.

– Убедительный ответ. – Скорин подвинул Вальке пепельницу.

– Иван Александрович, – Валька рванулся в бой, – вы меня ведь вызвали не для того, чтобы узнать, какой сорт сигарет я курю.

– Правильно понимаешь, Валя.

– Тогда говорите прямо, что нужно.

– Это не только нам нужно, но и тебе. – Данилов постучал карандашом по плексигласу на столе.

– Я понял, будете меня крестить.

– А зачем? – хитро усмехнулся Никитин. – Одного новорожденного два раза не крестят.

Валька промолчал.

Трое сыщиков оценили паузу и поняли, что Воробьев совсем не прост.

– Ты понимаешь, Валя, – начал Данилов, но Воробьев перебил его:

– Я все понимаю, что должен вам помочь, а иначе вы мне устроите не жизнь, а кошмарную жуткость. Я, конечно, могу помочь из уважения к вам, но что я буду с этого иметь?

– Во-первых, легально месяц в Москве поживешь, – твердо сказал Скорин, – во-вторых, я как замнач угро области буду ходатайствовать, чтобы тебе срок высылки скостили…

– А прописка?

– И прописку сделаем, если ты нам поможешь.

– Я вас, гражданин начальник, вижу впервые и не знаю, какое ваше слово. А вот если Иван Александрович мне это подтвердит, то я согласен.

– Ты меня, Валентин, знаешь не один год, – Данилов сунул карандаш в вазочку на столе, – твердо в нынешнем моем положении ничего обещать нельзя. Но если подполковник Скорин говорит, то верь ему, как мне.

– Хорошо, – Валька хлопнул ладонью по колену, – будь по-вашему. Поверю.

МОСКВА. ОКТЯБРЬ

Не заезжая домой, он поехал в Сандуны. По раннему времени народу в бане было немного. Миша-пространщик, хороший знакомец, а иногда и помощник в делах, сказал:

– Иди помойся, а я потом пивка да семги расстараюсь.

Валька парился истово, словно пытаясь вместе с потом вывести память о райцентре.

Потом, усталый, сидел в кабинете, попивая пиво и балуясь тонко нарезанной семгой.

Миша передал ему полтора куска. Он продал артельщику шикарное замшевое пальто, купленное Совой в один из коротких приездов у иностранца рядом с комиссионкой на Сретенке.

– А часы я себе взял, – сообщил Миша. – Можно с деньгами повременить?

– Ладно, будешь у меня в замазке, – милостиво разрешил Валька.

Потом он пошел в гостиницу «Метрополь», на второй этаж, в парикмахерскую, подстричься.

Домой он приехал в прекрасном расположении духа. Мать была на работе, сука соседка в больнице. Валька взял на кухне газовый ключ и в своей комнате развинтил старую недействующую батарею. Снял ее, сунул пальцы в трубу и вынул плотный кружок сотенных.

Валька расправил их, пересчитал. Четыре тысячи триста, для начала хватит.

Он переоделся и поехал обедать в кафе «Арарат».

А вечером…

До чего же славное место московский «Коктейль-холл»! Дешевое, веселое, шумное. Здесь можно встретить лучших московских женщин. Да и мужчины здесь вполне соответствуют им. Актеры, музыканты, писатели именитые и модная, беззаботная московская золотая молодежь.

На втором этаже оркестр. Его руководитель, высокий усатый красавец скрипач по прозвищу Мопассан, даже в эти тяжелые времена пытался играть запретную джазовую музыку. Он был начинающим композитором, совсем неизвестным, и звали его Ян Френкель.

Но завсегдатаи любили своего композитора, любили его музыку и щедро посылали в оркестр «благодарность».

«Кок» был не просто питейным заведением. Это был клуб. Элитный и демократический одновременно. Ты мог ходить сюда постоянно, но в круг истинных завсегдатаев не попасть – особый туда был отбор. Особый. Валька был здесь своим человеком.