И еще вспоминалась осада Пскова в 1406 году. Долгая, изматывающая, неудачная. Псковичи не сдавались, и он в досаде решил их устрашить – приказал убить детей в окрестных селах. Детей убили, и заполнили ими две ладьи, и пустили эти ладьи по реке Пскове, мимо псковского кремля. Не оробели псковичи, не открыли ворота. И теперь Витовт запоздало каялся в том бессмысленном злодействе, искал ему объяснение: «А кто не грешен?» И думал, как не отдать Великое княжество Ягайловым сыновьям. Припомнилось ему давнее кежмарское предложение Сигизмунда о коронации. Сейчас оно оказывалось кстати: корона на его, Витовта, голове отделила бы Литву от Польши, литовский трон – от Ягайлова выводка; своим наследником князь решил сделать брата Жигимонта Кейстутовича, у которого был сын. И одновременно явились бы две новые династии: в Польше – Ягеллоны, в Литве – Кейстутовичи.

Время не терпело. Исполняя замысел, Витовт пригласил в Луцк императора Сигизмунда, короля Ягайлу, великого князя московского Василия, великого магистра Прусского ордена, магистра Ливонского ордена, толпу князей, толпы бояр. Девять недель длились пиры, и какие пиры! Каждый день выпивалось только меду семьсот бочек, съедалось семьсот кабанов, шестьдесят зубров, сто лосей; мелкое зверье и птицы шли бессчетно. Но траты, казалось, окупились сполна: и Ягайла не воспротивился коронации, и Сигизмунд поспешил просить папу римского об освящении короны для нового королевства, и отправились в Рим за короной послы.

Прошло два с половиной года, уже десять раз можно было доставить из папской столицы корону и короноваться, но послы сперва сиднем сидели в Риме, затем их задержали во Львове, а когда наконец явились, то короны не привезли, объяснили, что ее отняли у них силой поляки и что сделано это с ведома Ягайлы.

Князю, ровеснику Ягайлы, шел восемьдесят первый год, силы его истаяли, обман вовсе расстроил – он слег. Словно оплакивая его, над Троками разразились осенние бури и не унимались весь октябрь. Но в последнюю неделю буря внезапно умчалась, тучи развеялись, небо очистилось и заголубело – пришел покой. Князь угадал, что наступает его последний час. Ночью в черноте оконного проема тускло светилась одинокая звезда – звезда его жизни, мерцала, тлела, угасала навсегда. Днем в открытое окно влетали паутинки, садились на потолок, на развешанные по стенам рога, щиты, мечи, ковры – дзяды приходили из своих далей встречать его, уводить к себе. Жизнь, смерть, сны смешались, не стало сил различать: то ли дзяды воскресли, то ли живые померли; все стали равно призрачны, приятны, добры, все набивались в его спальню, окружали кровать, занимали все кресла и все углы, грелись у камина, улыбались ему, он каждому находил слово. Вдруг бесстрашно думал: вот не сегодня завтра умрет, внесут на плечах в костел святого Станислава и опустят в склеп возле Анны, а костел стоит в том месте, где горел погребальный костер князя Кейстута, и он соединится с родными, как было в молодости, и станет весело, легко, хорошо, как было тогда, но уже навеки, уже без боли разлук, без тоски воспоминаний.

И он стал засыпать, ощущая, как тушатся память и чувства, рассеиваются разные лица, и понял, что дзяды несут его в мягкую, древнюю колыбель. Вот положили, накрыли шкурой, колыбель качнулась, дзяды раскачали ее, сердце сжалось в ожидании падения, удара, боли, и вдруг что-то острое, ледяное – жало стрелы или лезвие корда – насквозь пронзило его. Он вскинулся, крикнул: «Воздуха мне, коня мне!» – и оказался на крыльце старого Трокского замка. Черный конь в нетерпении кусал удила; он прыгнул в седло, сзади заржали кони дзядов – и сорвались, погнали через луга, нивы, речные броды, и через поля, где рубился в битвах, и по воздуху над скрещениями дорог, над Кревской башней и Гродненским замком, над зеленой землей, пустынями болот, черным разливом Немана, над пожарищами, могилами, городами, над пеленой густых вечерних туманов, вверх, в небо, в позлащенную солнцем высь; быстро летели кони, звенела синяя твердь, вспыхивали и гасли искры, и в сердце отдавался перестук копыт, который отставал, затихал, затухал, пропадал в извечной немоте – и пропал навсегда.

Через десять дней по смерти Витовта в нарушение его последней воли великим князем был избран Болеслав Швидригайла. Без малого сорок годов ждал он этой минуты и с рвением стал гнуть свое наперекор Ягайле. Сразу же развязал войну с поляками за Подолье, тут же заключил мир с крестоносцами, когда они пошли войной на Польшу, вопреки унии, назначал наместниками и брал в свою раду православных. Уния Городельская растаптывалась неукротимым князем с удовольствием; полувековые усилия поляков привязать Великое княжество к короне разрушались без всяких оглядок. Слова на Швидригайлу не действовали, и потому образумить зарвавшегося младшего брата решил Ягайла. Королю было восемьдесят лет, дорога далась ему нелегко, он прибыл в Вильно утомленным и злым.

– Брат мой, ты не представляешь, как я радуюсь твоему приезду,– сказал Швидригайла за торжественным столом, и, действительно, вид у великого князя литовского был счастливый.– Мы без всяких проволочек решим уйму дел.

– Надеюсь,– осторожно ответил Ягайла. Бурная радость брата слегка его озадачила.

– Ты надеешься, а я в этом уверен,– заявил Швидригайла и засмеялся.– Наконец-то мы решим вопрос о Подолье и пересмотрим унию, потому что я не вижу причин быть в подчинении у поляков.

– Едва ли это возможно,– сказал Ягайла с такими интонациями, которые означали, что это невозможно никогда.

– Возможно все,– возразил Швидригайла, и король очутился в подземелье, причем в том самом, где полвека назад держал его князь Кейстут за сговор с крыжаками. Правда, темница сейчас была обставлена в соответствии с королевским достоинством узника. Ягайла понял, что младший брат мстит ему за свое восьмилетнее заключение в Кременце и готов продержать его в этом склепе до смерти. Упорствовать не имело смысла, вскоре король сломился, его письмо отвезли в Краков, и радные паны, спасая жизнь и честь Ягайлы, а также остатки унии, согласились с утратой Подолья и самостоятельной линией великого князя Литвы.

Король обрел свободу, но это стало ошибкой Швидригайлы, поскольку развязало руки его противникам. Незамедлительно поляки и бояре-католики составили заговор, решив передать княжеский венец Жигимонту Кейстутовичу.

Особенно усердствовал в заговоре князь Семен Гольшанский, севший после гибели Льва Вяземского княжить на Вязьме. Дочь Семена была женой Ягайлы, и князь Семен старался, чтобы кто-либо из его внуков – Вацлав или Казимир – взял впоследствии венец Великого княжества.

Швидригайлу пригласили в Брест на съезд с Ягайлой и великим магистром. Не чуя подвоха, он выступил в путь с малым отрядом охраны. В Ошмянах на Швидригайлу внезапно напал отряд Гольшанского. Великий князь едва спасся бегством, и бежал он в Витебск. В Вильно же сел великим князем Жигимонт Кейстутович. В стране стало два правителя, немедленно началась междоусобная война. Запылали Менск, Молодечно, Борисов, Заславль, Орша. Силы соперников были равны, и ни один не желал уступить власть миром.