От ступы мы поехали в главное собрание монастырей, окруженное, как оказалось, целым городом, состоящим из домов частных обывателей. Сначала мы вошли в ворота; за ними было пустое пространство, за которым другие, по-видимому, более важные, по-нашему бы, святые ворота, потому что верхняя башенка этих ворот содержала в себе золоченое изображение какого-то божества. За этими воротами открылась вторая площадка, окруженная, как мне показалось, монастырскими зданиями. Между ними особенно поражало одно трехэтажное, как будто старой немецкой архитектуры, без всяких украшений, с одной кровлей, но не украшенной по-китайски выступами и выгнутыми узорчатыми краями. Направо от этой площадки тянется узкая и кривая улица, где торгуют китайцы разными мелочами для монахов: табакерками, чашками, чайниками, кушаками, четками, шляпами и пр. Улица эта зигзагами лезет в гору, как будто в каком-нибудь швейцарском городке.

Купцы мне показались все такие почтенные, подходящие к монастырской тишине; они оставались за прилавками, когда мы проходили мимо и спокойно смотрели на нас сквозь свои большие топазовые очки. Обычной торговой суеты на этой улице не было; разве пробредут два-три оборванца-нищих или группа старух, чтобы сесть где-нибудь в тени забора и дожидаться прохожих, не подадут ли милостыни. Улица эта так круто поднимается, что местами ее каменная мостовая превращается в настоящую лестницу. В конце улицы – ворота, ведущие на монастырский двор с кумирнями, окруженный зданиями для келий, но торговая улица врывается и сюда; на одной из галерей сидел целый ряд торговок и торговцев с корзинами, в которых продавалась разная дешевая смесь и лакомства. Этот монастырь называется Юн-чжао-сы; главную кумирню в нем только что отделывали; вся она блистала своими яркими красками; преобладающие цвета были синий и зеленый; рисунок иногда делался желтой краской; в общем это составляло приятное сочетание.

Большая сосна, заменяющая в здешних монастырях смоковницу индиских буддийских монастырей, и два других деревца у входа в кумирню очень скрашивали общий вид. На террасе перед дверями кумирни были кучи глины и извести; внутри кумирни также производилась переделка и перетасовка статуй; против дверей стояла еще неоконченная группа богов из глины; только статуи, стоящие у задней стены, одни оставались на своем старом месте; другие все были сдвинуты; многорукая Кван-ин-пуса стояла лицом к стене, и посетитель мог созерцать только ее локти; на столе было целое собрание отпавших рук и ног богов, точно вы очутились в анатомическом театре.

К моему сожалению, лепильщик перед нашим приходом окончил работу и мыл руки, и я не видала, как он производит свою работу; впрочем, несколько полуоконченных и едва начатых фигур давало об этом некоторое понятие. Сначала делается очень грубое деревянное изображение, составленное из плохо обделанных обрубков, так что фигура представляет ломаные линии; на сгибах членов эти обрубки соединены толстой проволокой, так что художник до начала лепки может изменить несколько положение членов. Затем эта фигура обматывается соломой для придания ей надлежащей округлости, и только уже на эту шероховатую поверхность залепляется глина, сначала смешанная с рубленой соломой, а потом чистая и более нежная. Высохшая фигура имеет вид, как будто сделана из терракоты. Почти совсем доделанные фигуры представляли юношу и девицу, поставленных по бокам главного божества, сидящего на спине льва.

Фигура юноши со сложенными руками выражала как будто стремительную готовность; стан наклонен; голые ноги твердо упираются пальцами; лицо, улыбающееся, мне показалось, лукавой усмешкой; черные стеклянные глаза, вставленные в глину, как будто смеются в своих узких прорезках. Лицо, руки и ноги у этой фигуры и сама она вся сделаны такими округлыми, как будто художник имел натурщиком ребенка; каждый палец на ноге имеет складки на составах, как это бывает у очень полных ребят; подбородок тоже пухлый, круглый, обрисовывающийся складками; рот полуоткрыт от усмешки; голова бритая; над ушами торчат завитки волос: это тоже прическа, ныне встречающаяся только на маленьких мальчиках; юноши ее уже не носят. Одежда на юноше короткая и плотно облегающая стан, хотя сзади и есть какая-то драпировка. Вокруг туловища обвивается проволока; представляет ли она будущую змею или стебель вьющегося растения, не узнала.

Фигура девушки, обращенная к юноше в 3/4 оборота, представляет совершенную противоположность ему. Там все – движение, здесь – покой. Фигура стоит прямо; приятное, спокойное лицо даже не улыбается, и черные, еще более узкие, чем у юноши, глаза смотрят спокойно. В выражении фигуры было что-то благосклонное и покорное. Руки приподняты, как будто в одной из них будет цветок, но они ни на что не указывают, а тонкие пальцы с длинными ногтями сохраняют полусогнутое положение. В этой фигуре тоже есть полнота, но она менее заметна; шея как будто тоньше, как привыкли видеть у статуй; фигура одета в платье, драпирующееся складками; башмаки на высокой подошве совершенно скрывают форму ноги; ясно, впрочем, что современного обезображивания ноги китайской женщины китайская скульптура не решается воспроизводить [139] .

За этими фигурами был второй ряд фигур, старых, покрытых позолотой и украшенных разными подвесками и одеяниями. Только в правом приделе стояли две фигуры, покрытые не позолотой, а красками, и представляют они, кажется, не божества, а лица человеческие или, может быть, эмблематические; это фигуры старика и человека среднего возраста. Очень понравилась мне фигура старика; его худоба, анатомически верная, его морщины, чересчур правильные, как будто с помощью циркуля размещенные на лице, в то же время представляли большую натуральность; забываешь, что в натуре таких правильных морщин не встречается; рот, лишенный зубов, лысый череп, глаза, глубоко ввалившиеся, грудь с высоко выдавшимися ключицами, – все это были верно переданные атрибуты старости; мертвенный цвет кожи и некоторая безучастность в выражении лица довершали правдоподобность,

Между статуями, виденными мною в Китае и Монголии, здешние, по-моему, представляют значительные произведения китайского искусства. У них нет нашей реальности, т. е. художник не заимствует образцы из природы, а воспроизводит данную работу по традициям, усвоенным от учителя, тем не менее, вероятно, между китайскими мастерами встречаются иногда люди с художественным чутьем, которые время от времени видоизменяют традиционную фигуру к лучшему.

При снятии фотографии ламы недоумевали, что им делать; по лицам стариков, выглядывавших из-под пунцовых оркимджи (покрывал), видно было, что новшество это им не нравится; они сходились по два, по три, смотрели сурово, но не мешали; какой-то монах в новом желтом халате с очень умным лицом, очевидно, порешил не вмешиваться в наше дело и не помогать; он вышел из кумирни, затворил в нее двери и сел в стороне, в галерее. Толпа вокруг г. Скасси возрастала; но она была занята глазеньем и, кажется, не интересовалась тем, будут ли ее боги сняты, или нет. Что говорили китайцы, бывшие около нас, нам осталось неизвестным, но наш Тэн довольно смело подошел к кумирне, распахнул ее затворенные двери и стал запрещать ламам приближаться к ней, чтоб они не мешали работать. Снявши наружный вид, г. Скасси перенес камеру в храм и снял статую девушки при стечении такой же многочисленной и мешающей публики; молодые монахи никак не могли утерпеть, чтобы не пройти впереди объектива и не заглянуть в него лишний раз.