Вход в хобдинские театры бесплатный; платится, кажется, только за ложи. Актеры – добровольцы из местных жителей; расходы на ремонт, костюмы и бутафорские вещи, которые сделаны прежде и хранятся при кумирнях, а также на чай и угощение во время представлений, делаются на постоянный сбор с домовладельцев, так что мы могли себя считать участниками в этом налоге через ту плату за квартиру, которую мы отдавали нашему Кы-хао-чы. Раз, кажется, актеры ходили по городу толпой и собирали с жителей особые подаяния; не знаю, был ли это единовременный сбор на постройку временного театрального балагана к празднику Майдари, или этот сбор делался в пользу актеров и после представлений в постоянных театрах при кумирнях. Во время самих представлений богатые люди также подают на сцену кирпичи чая, куски материи и т. п. Представления начинаются в 10 часов и продолжаются до сумерек, с перерывами не больше того, сколько нужно, чтобы выпить чашку чаю и закусить. Одна пьеса сменяется другой, и можно идти в театр, в котором часу дня захочешь.

Хотя мы и не понимали содержания пьес, тем не менее бытовые сцены, особенно комические, знакомили нас с внешней стороной китайской жизни. Где бы мы увидели сцену, как семейство встречает воротившегося после продолжительного отсутствия китайского купца, как навстречу ему бросается его молоденькая дочь? Или китайца, умоляющего жену, стоя перед ней на коленях? Или ревнивую и подозрительную китаянку, то и дело выскакивающую из кухни в комнату мужа, то с кухонным веничком, то с кухонной посудой, чтобы поймать неверного мужа? Жаль только, что внешняя обстановка пьес не совсем была полна. Костюмы, впрочем, соответствовали содержанию, и, несмотря на то что хобдинский театр собственно не более, как наш ярмарочный балаган, в исторических пьесах, по-видимому, относительно костюмов была соблюдена историческая правда. Но кулис не было вовсе. Когда в одной сцене пришлось представить девицу, посаженную в тюрьму, последнюю изобразили два табурета, поставленные один на другой; узница выглядывала на зрителей между ножками верхнего табурета, и это означало, что она смотрит из окна тюрьмы.

Такова сценическая иллюзия китайского театра.

Когда я задумала поделиться впечатлениями о виденном мной во время моего путешествия, я увидела, что наблюдения мои очень не полны, а виденного много; вот почему, чтобы не потеряться в массе этого виденного, я хочу говорить здесь лишь о китайской женщине, насколько я могла наблюдать ее. Не понимая китайского языка и, не имея переводчика, говорящего по-русски, я была вынуждена только смотреть на китайскую жизнь; конечно, при этом у меня поневоле являлись догадки, и не понимая речи, я добавляла виденную жизнь своим воображением. Здесь, по возможности, я буду говорить лишь о том, что видела, и иногда сообщать те сведения, какие сообщали мне миссионеры, с которыми я встречалась в Китае.

Проезжая по китайским городам, мы останавливались обыкновенно в гостиницах, или, правильнее, на постоялых дворах, т. е. там, где были стойла и корм для наших животных. Жизнь, которую мы тут видели, была жизнь городского мещанства, если говорить, перекладывая китайскую жизнь на наши нравы. Женщин я могла наблюдать также больше всего из этого сословия: много также видели мы крестьянок, но в Китае жизнь деревень и жизнь городов очень мало отличаются одна от другой. Меньше мне приходилось наблюдать жизнь богатых китайцев; раза три-четыре случалось бывать в домах чиновников разных рангов.

Для наблюдательницы, мало знающей китайскую жизнь, казалось, что во всех этих классах общества женщины были похожи одна на другую. Главным образом это происходит, вероятно, от того, что в Китае во всех классах женщина не получает образования: грамотных женщин я не встречала. При этом и покрой платья у них во всех сословиях одинаков, – различается одежда лишь в подробностях по местностям да еще, может быть, по обстоятельствам, в которых надевается. Материи обыкновенно употребляют одноцветные; средний класс и крестьянство носит преимущественно бумажные темно-синие материи, высший класс – шелковые, более светлые. Обыкновенно китаянки носят халат, или курму, как принято называть у нас, до колен и широкие вверху и узкие у ног панталоны, завязанные у лодыжек лентой; белые чулки и маленькие, вышитые шелками башмаки.

В парадных случаях китаянки надевают юбки: в некоторых местностях они – косые, с редкими у пояса складками, в других – широкие, сложенные в складки плиссе, и спереди и сзади имеют разрез. Волосы все китаянки, начиная с уличной нищей и кончая женой градоначальника, носят в шиньонах; правда, прическа эта разнообразится несколько и иногда различается у барынь и простолюдинок, но и у последних она также вычурна, неудобна и требует шнурков, шпилек, различных гребенок и фиксатуаров. Разницу, конечно, делает то, что барыни сооружают свои шиньоны ежедневно, а бедные женщины гораздо реже, богатые употребляют золотые шпильки и украшения, а бедные – медь.

То же нужно сказать и относительно другой особенности китайского костюма, маленьких башмаков, или, лучше сказать, относительно обычая уродования ног. Мы привыкли думать, что эта мода принадлежит лишь высшим классам, что это, так сказать, выставка аристократичности; между тем все китаянки уродуют свои ноги, – это обычай священный и ненарушимый. Есть исключения, но они зависят не от разницы общественного положения. Не уродуют своих ног маньчжурки, следовательно, при дворе, и жены старших, преимущественно военных сановников, которые назначаются главным образом из маньчжур. В Пекине и его окрестностях часто можно встретить женщин с большими ногами, но это потому, что там живет много маньчжур, которых мы по костюму не отличаем от китайцев, а также и потому, что многие природные китайцы этой провинции женятся на маньчжурках или монголках. Не уродуют ног также в провинции Фокиен. В остальном Китае ноги везде уродуют: в некоторых провинциях мода эта достигает чудовищных размеров; нога модниц устанавливается в чайную чашку, такова, по крайней мере, ходячая похвала маленьким ногам, да и действительно, расстояние между каблуком и носком башмака иногда меньше дециметра.

В этих провинциях мещанки и крестьянки, занимающиеся своею наружностью, отличаются такими же миниатюрными башмаками, как и барыни; в других провинциях ноги стягивают меньше, особенно в горных округах, где экипажей не существует, или там, где женщина участвует в полевых работах. Стягивать ноги начинают девочкам лет трех, иногда позднее; случается, что откладывают это лет до семи. Процесс этот очень мучителен для ребенка: для этого берут тесьму или отрезок коленкора, аршина в два-три длиной, и забинтовывают ножку, оставляя конец большого пальца снаружи, остальные пальцы прижимают к подошве; вся передняя часть ноги также притягивается этим бинтом к пятке, так что выемка между пяткой и концом ступни увеличивается. В это углубление впоследствии вставляется внутренний каблук, замаскированный чулком; на этот-то каблук и большой палец ноги и надевается башмак с узким носком и также с каблуком; такая обувь, конечно, очень неудобна при ходьбе, и в тех округах, где женщина работает, внутреннего каблука не бывает.