Наши Дамбаевы сейчас же осведомились о причинах этой разницы и узнали, что одеты по-русски крещеные мальчики. Сизых поспешил успокоить встревоженного старика тем, что начальство не требует от бурят, чтобы они переменяли костюм. Отец Дорджи очень просил Сизых, чтобы он был добр к его сыну и чтобы научил его, как он должен вести себя в школе. В это время несколько русских мальчиков окружили Дорджи и расспрашивали его о разных разностях, но, не дождавшись ответа, махнули рукой и оставили пока в покое. Может быть, они не задумались бы подшутить над ним, но Сизых остановил мальчуганов и сказал отцу, что пока он может взять с собой Дорджи и привести его только к вечеру. Сизых сказал, что отец должен купить Дорджи сундучок с замком, какие были у большинства школьников, войлок или тюфяк, а также и подушку. «Казенная хотя и выдается, – прибавил он, – но она будет набита соломой, а потому лучше иметь свою».

Отец поблагодарил Николая Сизых за советы и даже подарил ему немного денег на лакомства, радуясь, что им можно было с Дорджи еще провести денек, не расставаясь. Дорджи, конечно, радовался этому не меньше отца. Во время этих переговоров Дорджи постарался свести знакомство с другими бурятскими мальчиками. Двое из них умели немного говорить по-русски, и Дорджи решил, что будет учиться русскому языку у них. К сожалению, все эти мальчики были дальние, ни одного не было из одних мест с Дорджи; не все из них даже знали о существовании Селенги, не то что Кудетуевского улуса, откуда был привезен Дорджи. Как бы то ни было, присутствие земляков в школе и покровительство Николая Сизых очень ободрили Дорджи, и он стал думать о предстоящей жизни в школе не без приятных надежд. Отец, желая в последний раз доставить удовольствие покидаемому им сыну и развлечь его, вздумал показать ему китайскую слободу, которая находится верстах в двух от Троицкосавска вместе с русской слободой – Кяхтой.

Миновав пустыри и затем громадный чайный склад, обнесенный каменной стеной, Дорджи с отцом дошли до китайского городка – Маймачина. Здесь дома были не деревянные, как у русских, а глиняные, одноэтажные, с большими, во всю переднюю стену, решетчатыми окнами. В этих оконных решетках не было стекол: их заменяла белая бумага. Идя вдоль улицы, путники наши заметили, что передний фасад каждого дома был открыт, что во всех этих открытых домах помещались лавки и разные склады товаров, отделявшихся от улицы одним только прилавком. Внутри лавка была занята с трех сторон полками с разложенными на них китайскими товарами. Тут обыкновенно в одной и той же лавке были и свертки шелковых материй самых ярких цветов, и шелковые, расшитые шелками же халаты и китайские сапоги, и шляпы, в которых любили щеголять буряты. Другие полки были заняты фарфоровой посудой и даже печеньями и сушеными фруктами.

Стены лавок и двери были увешаны китайскими картинами, где драконы и всадники на конях фантастических форм могли испугать своим грозным видом, громадными усами и выпученными глазами самого неробкого из китайцев. Дорджи очень интересовался всем этим, но еще больше заняли его сами китайцы; ему показалось, что все приказчики в китайских лавках были женщины. С особенным вниманием глядел он на молодых мальчиков, с розовыми лицами и нежными руками, украшенными нефритовыми браслетами. Белые чулки и башмаки, длинные косы и цветные пелеринки, надетые затем, чтобы коса не пачкала халат, довершали сходство. Старики, желтые и безбородые, тоже больше походили на старух. Китайцы очень понравились Дорджи; они были ласковы с ним и помогали ему выбрать себе настоящий монгольский ножик, какой всякий щеголь-бурят носит за кушаком.

Ножик этот был в деревянных ножнах в пол-аршина длиной. Торговцы уверяли, что ножны сделаны из настоящей змеиной кожи. Дорджи хорошо знал змеиную кожу и понимал, что его обманывают, но ему самому хотелось, чтобы ножик имел в себе что-нибудь необыкновенное, и потому он не противоречил. Он был как нельзя больше доволен, когда приказчик прикрепил ему новую покупку к кушаку и сказал, что он теперь смотрит настоящим батырем. Почти все китайские торговцы говорили с ним по-бурятски, что доставляло ему истинное наслаждение. Отец, очень довольный, что его Дорджи приласкали, накупил подарков и для остальных членов своей семьи. На прощанье старый китаец подарил Дорджи кусок китайского сахара-леденца. Лаская Дорджи, он вспоминал своего оставленного в Китае сына таких же лет. Все эти ласки производили на Дорджи и его отца самое теплое и отрадное впечатление.

Обедать пришлось им тоже у китайцев. Они зашли для этого в один из открытых домов. Здесь в одной и той же комнате помещалась и столовая, и кухня. На очаге или на плите кипело несколько котлов, и на столе лежали кучи накрошенной лапши и готовых пельменей. Дамба заказал последних. Китайцы усадили наших бурят на низенькое сиденье, покрытое войлоком, поставили перед ними стол, вышиною вершка в четыре, и расставили на нем несколько фарфоровых блюдечек с разными приправами. Буряты были очень довольны, что здесь они могли есть, сидя по-своему, и обходиться за обедом без ножей, вилок и ложек. Вместо всего этого они должны были употреблять костяные палочки, которые заменяют китайцам все наши столовые приборы; никого из присутствующих не удивило, однако же, что они больше ели руками, чем китайскими палочками.

Пообедав, Дамбаевы возвратились в русский город; здесь Дорджи предстояло еще удовольствие купить себе сундучок. Он выбрал разрисованный яркими розами и окованный в клетку блестящими металлическими полосами; сверх того, отец купил ему бумаги, карандашей, перочинный ножик и пучок гусиных перьев. Не успел еще Дорджи, по возвращении домой, уложить в сундучок свои вещи, как настали сумерки и надо было идти в школу. Дорогой Дорджи все думал о том, что он видит отца в последний раз, что надо бы наказать ему передать всем домашним его привет, сказать, что он всех их помнит и любит; но речь его как-то не складывалась, и ему только и удалось попросить отца, чтобы он поберег его Рыжку, не позволял ездить на нем Цыдену. Он просил еще поклониться матери и Аюши, но эти холодные слова совсем не соответствовали его чувствам, нисколько не выражали его душевного состояния.

Пришедши в школу, отец разложил принесенный им сверток с войлочком и его подушкой, и, поставив тут же сундучок, сейчас же ушел, не позволив Дорджи проводить его хоть до ворот. Школьники сейчас же окружили новенького; на него посыпались вопросы: откуда он, как его зовут, крещеный он или нет? Дорджи, ошеломленный незнакомым говором, отмалчивался, и скоро мальчики оставили его в покое. Им надо было учить уроки, и для этого они должны были сесть на табуретки вокруг столов, на которых горели сальные свечи; буряты в это время забрались на нары и тесным кружком уселись вокруг Дорджи, сложив ноги «калачиком». В этой привычной позе беседа их пошла непринужденнее и оживленнее. Познакомив Дорджи с внешними порядками, которые были в школе, они стали обсуждать главный для них вопрос: как они будут учиться, не зная по-русски. Оказалось, что двое из них, Дорджи и еще один бурят, знали монгольскую грамоту, двое умели говорить по-русски, но как они будут учиться, этого они не знали. Одни высказали предположение, что учителя знают по-бурятски и будут им объяснять на родном языке, но мальчики, которые уже видели учителей, уверяли, что никто из них по-бурятски не говорит.