Оставаясь еще несколько времени на террасе, я машинально следила за кошкой, потом забыла о ней и пошла помогать мужу перебирать растения. Вдруг крик рабочего и вид выскочившей из комнаты кошки показали мне, что случилась беда. Монгол-рабочий и я бросились за кошкой, но она вскочила на кровлю конюшни. Пришлось еще обежать угол здания; но едва мне удалось по развалившейся стенке взобраться на крышу с одного ее конца, как кошка, державшая в зубах кэлина, спрыгнула с другого на соседний двор! Китайцы, бывшие там, отняли зверка у кошки, но он уже был задушен.

Я возвратилась в комнату с мертвым кэлином в руках, совсем расстроенная; все жалели кэлина, а мне вдобавок думалось, что я виновата в его смерти… При жизни зверка мне казалось, что я совсем его не любила, что он только забавлял меня, как игрушка, и я удивлялась тому, что мне было так жаль потерять его.

На другой день я развернула бумагу, в которой он был у меня завернут, – мне захотелось еще раз посмотреть на него. С вытянутым хвостом, тусклыми глазами, шерстью, потерявшей прежний блеск, – мертвый зверек совсем не походил на того веселого «кэлишку», которого мы так любили, и я решила, что его можно даже бросить в спирт, к другим грызунам, коллекцию которых мы собирали. Муж мой оказался более чувствительным – он закопал «кэлишку» в землю, и не на поганом загрязненном китайском дворе, а в поле, за городом. Долго потом мы еще чувствовали потерю кэлина, и я удивлялась этому: правду сказать, зверек был довольно глупый.