Здесь и ханжество сильнее, чем в Монголии, и страсти ярче горят. Богомольцы здесь шляются повсюду; повсюду рассеяны разные святыни: здесь потеющая периодически башня; там нерукотворная, сама собою явившаяся статуя; еще далее статуя с растущими волосами, еще далее башня, не касающаяся основанием земли и висящая в воздухе, и т. д. Молельные мельницы встречаются на каждом шагу: и над домами вместо флюгеров, и в отдушинах домов, на горных речках, движимые водой, над воротами, движимые ветром, но чаще всего в руках человека. Их вертят не только монахи, но и светские люди, особенно женщины. Как у нас обыкновенная деревенская картина крестьянская – с веретеном и прялкой, так в Тибете – женщина с молельной мельницей в руках. Сойдутся на улице две женщины посплетничать; пока они языком перемывают косточки соседей, руки неистово вертят мельницы, стержни которых воткнуты в пазуху шубы. И как реакцию против этого ханжества, здесь же вы услышите комические рассказы вроде средневековых фаблио, в которых изображается закулисная жизнь монастырей. В этих сказках описываются похождения некоего Аку Ртомбу; в них рассказывается о его забавных проделках в женских монастырях, которые он совершал, будучи переодет в женское платье, о его паломничестве в Хлассу и издевательстве над самим Далай-ламой.

Нельзя сказать, чтобы в этой стране буддийских святителей жизнь в монастырях проходила тихо и безмятежно. В тех самых монастырях, откуда расходится по всей Средней Азии слово о мире и любви, часто происходят бурные и кровавые истории. Тангуты вообще народ горячий и решительный. В Лабран мы прибыли, когда только что закончилась кровавая история. Местная партия начала интриговать против иноземца, попавшего в нюрбы, т. е. в казначеи монастыря; его обвинили в сожительстве с матерью лабранского гэгэна; народ возмутился и напал на дом, в котором жил нюрба; к счастью его, он был в это время у гэгэна. Народ начал брать дом приступом, приверженцы нюрбы защищались, и некоторые были убиты; дом был взят и сожжен: он был деревянный. Нюрбе при помощи гэгэна удалось бежать, но потом он был все-таки найден и убит. Другая кровавая история подготовлялась в Восточном Тибете, когда мы были в городе Сун-пане; окрестные тангуты, веры бонбо, получили известие, что в княжестве Сомо регент, управляющий за малолетством князя, воздвиг гонение на секту бонбо, принуждая ее сторонников обратиться в секту хонь. Сун-панские бонбо при нас устроили съезд, несколько дней совещались и порешили отправить войско в княжество Сомо; многие ламы должны были, по решению съезда, сесть на коней, взять оружие и отправиться вместе с войском на поле брани.

Мы видели несколько мелких монастырей и три больших: Гумбум, Лабран и Джони, но с жизнью монахов познакомились преимущественно в Гумбуме. В этом последнем считается до 2500 монахов, которые управляются тремя чиновниками, избираемыми на три года. В Гумбуме до 5 больших храмов, из которых один с золотой крышей; но более знаменит другой, небольшой храм, в ограде которого растет чудесное дерево; по рассказам лам, листья его бывают покрыты буквами или молитвами. Дерево это выросло на месте, где был зарыт послед Зонкавы, реформатора буддизма. Другая святыня в Гумбуме – череп матери Зонкавы.

О ламах часто высказываются мнения, что это праздный народ и дармоеды. Мнение это следует принимать с ограничением. В Монголии надо различать два рода лам: одни – живущие по хошунам, в семьях, другие – в монастырях. Первые – это большею частью постриженные в детстве; не задастся ламе грамота, он и остается дома, в семье. Такие ламы, придя в возраст, иногда обзаводятся женой и детьми и занимаются хозяйством; к таким вовсе не идет название «дармоед»; остающиеся холостяками тоже пропитываются трудом собственных рук, нанимаются в рабочие при торговых караванах и т. п. На чужой счет будто бы живут те ламы, которые живут в монастырях; но и к этим не ко всем приложима эта кличка. Некоторая часть лам занимается торговлей; ни в Монголии, ни в Тибете отдельного торгового сословия нет, вся торговля сосредоточена в монастырях в руках лам (за исключением тех монастырей, где поселились торговцы-китайцы).

Затем нужно выделить тех лам, которые занимаются изучением священных книг, далее – тех, которые занимаются монастырскими ремеслами, переписыванием и печатанием книг, живописью, лепкой статуй и масок и т. п. Из остающегося процента еще нужно выделить тех бедняков, которые, будучи привлечены в монастырь набожным настроением, кое-как перебиваются среди братии, зарабатывая тем, что шьют и чинят на богатенькую братию, служат поварами, водоносами и пр. Остается небольшой процент действительных дармоедов, которые проводят время в странствованиях из монастыря в монастырь; но таких шалопаев немного, и их везде можно найти.

Не нужно упускать из виду, что в ламайских монастырях в настоящее время собрано все лучшее из народа; все те лица, которые имеют, кроме обыкновенных материальных, еще и духовные интересы, те, которые ищут знаний, люди идеи, все подобные люди идут в монастыри, и других учреждений, к которым бы они могли примкнуть, в Монголии и Тибете нет.

В Гумбуме на одном дворике с нами жило несколько лам, и все это были люди не дурные и не ленивые. Тут жил художник Гэндун, который с утра до вечера пропадал в мастерской (он трудился над барельефом из окрашенного масла) и приходил только ночевать; далее, монах, который принадлежал к ордену Джотпа, и потому мы его звали Джотпа, не зная его настоящего имени; он вечно сидел на солнышке и корпел над переписыванием книг, прижимая одной рукой к коленку лист бумаги, оригинал и баночку с разведенной тушью, а другой – водя по бумаге заостренной спичкой; он сколачивал деньжонки на дорогу, потому что собирался идти в Хлассу на поклонение тамошним святыням.

Третий монах был портной; он тоже вечно сидел с иглой в руке, и только отрывался, когда во двор входил какой-нибудь нищий или богомолец попросить милостыни; тогда он, кряхтя от боли, поднимался на свои больные ноги и ковылял в кухню за горстью муки; и как бы часто ни являлись просители, он с равною невозмутимостью, молча и медленно, направлялся на кухню. Четвертый наш сосед по келье был Ратна-Вала, веселый юноша лет 16-ти, горячий поклонник богов, бежавший в Гумбум из Ордоса тайно от родителей. Одни из этих людей пришли сюда, потому что монастырь есть в то же время и приют для убогих; другие – потому, что рассчитывают в монастырской жизни найти удовлетворение своим духовным потребностям.

Не знаю, – добрую ли память мы оставили по себе у гумбумских монахов, но сами мы о них унесли с собою недурную память.

Еще зимой 1884/85 года, которую я проводил в Сань-чуани, я слышал о знаменитом буддийском монастыре Пи-лин-сы, лежащем на берегу Желтой реки ниже Сань-чуани в расстоянии дня скорой езды. Мне рассказывали, что это диво природы и человеческих рук, что там все скалы иссечены пещерами и покрыты изображениями богов в таком большом количестве, что по-тангутски этот монастырь называется Шянба-бумлын; в буквальном переводе это значит: «Шянба десять тысяч», а по комментарию: «Шянба и десять тысяч других изображений». Шянба есть имя божества, которое у монголов известно под именем Майдари, от санскритского Майтрея, откуда иранский Митра. Почему по имени этого божества названа эта местность – будет видно из дальнейшего нашего рассказа.