Должен тебе заметить, что, насколько нам было известно, ни один из них раньше никогда не интересовался девчонками. Но эта Синтия была не промах. Представилась, будто она обожает музыку и слышала, как они играют. Как говорится, стоит только найти у мужчины слабое место, так, а? Ну, вот она и нашла его у Дейва и Томми. Она их сразу же подцепила. Но ни один ее не устраивал, так что она стала настраивать их друг против друга, говоря каждому, когда второго не было поблизости, что он самый прекрасный музыкант, какого она слышала.

Что было особенно приятно в Томми и Дэйве, это то, что до той поры они никогда ни капельки не завидовали друг другу, но после того, как Синтия пустила в ход свои приемы, они стали странно поглядывать друг на друга. В конце концов они забросили репетиции, и поговаривали, что они даже не разговаривают.

Да, это был прямо удар. Я хочу сказать, такого никто не ожидал. У нас уже была составлена программа концертов на все лето, а двое наших лучших исполнителей ведут себя, как младенцы. Этого мы никак не могли взять в толк. Мы бились над этим по-всякому и вместо того, чтобы репетировать, проводили время в одних пересудах. Направили к ним нашего секретаря Джека Томаса, но он вернулся ни с чем. Так что мы ничего не могли поделать. Я хочу сказать, люди попадают в такой переплет со времен Адама, и самое лучшее — это предоставить им самим из него выбираться. Но нам-то от этого было не легче: без них у нас получалось хуже, так что мы не могли не думать об этом.

Потом как-то в четверг вечером Дэйв и Томми оба вваливаются в репетиционную и усаживаются на свои места. Ни с кем почти ни слова, а друг с дружкой — и подавно. Когда репетиция закончилась, они уложили свои инструменты и ушли, даже не заскочили, как бывало, в «Лису и хорька» пропустить по маленькой. Этого мы тоже не могли взять в толк. И это заставило нас еще сильнее призадуматься.

То же самое произошло в воскресенье утром. Пришли, никому — ни слова, поиграли и опять ушли. Но потом Фред сообщил нам новость. Синтия собиралась уехать с фермы. Мы были уверены, что с этим все и связано, и немного погодя, когда мы сложили разные слухи да толки, получилось вот что. Им обоим осточертело, что другой стоит на его пути, а эта Синтия все никак не решит, на ком остановиться. Ну, она вроде заинтересовалась ими из любви к музыке, как она говорила, а оба знали, что на первом нашем концерте они смогут немножко блеснуть, вот они и договорились, что она придет их послушать и тогда уж решит, кого из них выбрать.

За одну-две недели до концерта они репетировали, как сумасшедшие, и на Ройдс-лейн можно было услышать музыку в любое время дня и ночи. К концу стало совсем невмоготу, и к ним был вынужден явиться полицейский, который сказал, что все эти полуночные рулады являются нарушением общественного порядка и будет лучше, если они их поубавят — а то!..

Помню, в то воскресенье, через неделю после Троицы, стоял чудесный день. Другого такого не выдалось за все лето. Мы, как обычно, взяли автобус, который довез нас до парка вместе с нашим снаряжением, и когда мы туда прибыли, все было забито битком, и люди в своих лучших выходных костюмах чуть не висели на деревьях. В тот день мы, собственно говоря, побили все рекорды по количеству зрителей.

Дневной концерт прошел грандиозно, и, помнится, перед вечерней программой мы еще чудесно подкрепились ветчиной с чаем. Тут и должны были выступать Дейв и Томми. Я, знаешь ли, вот уж скоро сорок лет как играю в духовом оркестре и на своем веку переслышал уйму корнетистов, но никогда не получал такого удовольствия, как от игры этих двух парней в тот вечер. Они играли, как ангелы. Как будто одержимые. Среди вещей, которые мы исполняли, было «Альпийское эхо», и Дэйв стоял на сцене, а вторивший ему Томми сидел на дереве в парке. Великолепно! А как хлопали! Я и не знал, что публика в парке способна так хлопать. Но знаешь, не хотел бы я выбирать между ними.

Ну, когда мы сыграли национальный гимн в заключение концерта, ребята тут же удрали, а мы все отправились через дорогу в бар «Ткачи» хватить по одной перед отъездом. Мы пробыли там примерно три четверти часа, я думаю, а когда пришли в автобус, то обнаружили там самих Дэйва и Томми. Томми в одиночестве сидел в автобусе, а Дэйв расхаживал вокруг, делая вид, будто он разглядывает, как устроен автобус. Мы все уселись, делая вид, что ничего не замечаем, хотя по их лицам было видно, что дела у них не важные. В конце концов мы больше не могли терпеть и легонько подтолкнули Коротышку-Фреда, раз он их знает лучше всех, и он спросил их, что случилось.

Ну, Дейв поглядел на свои ботинки, потом украдкой взглянул на Томми, который начал понемногу краснеть. А потом и говорит:

— Она уехала.

— Только и всего.

— Она уехала.

— Уехала? — говорим мы. — Что это значит, уехала?

— А то и значит, что я говорю, — говорит Дэйв.

Сказал, как отрезал. — Уехала с другим парнем.

Тут и у Томми прорезался голос, и он прямо-таки задыхался от бешенства:

— Ага, — говорит, — я его знаю и все такое. Это проклятый аккордеонист из Брэдфорда.

Ну, с минуту мы с изумлением смотрели на них, разинутые рты, а потом кто-то засмеялся, и через секунду мы уже все чуть не лопались от смеха. И то, как мы покатывались до упаду, видно, привело ребят в чувство, потому что через минуту Дэйв робко улыбнулся и посмотрел на Томми. И Томми улыбнулся ему в ответ. И еще до того, как мы добрались до дому, они уже сидели вместе и болтали так, словно слыхом не слыхали ни про какую Синтию.

— С тех пор все так и идет, — сказал Сэм. — Нынче утром они только что поженились. Оба. Две свадьбы.