– Ерунда… – Артист опять небрежно махнул рукой. – Если бы не твой билет, меня бы кассирша не опоз… в смысле, не признала бы. Так что тут все взаимно, усек? Так какой вопрос?

– Не столько вопрос, просьба. У тебя костюм есть приличный? Мы с тобой одного роста вроде.

Артист на гребне великодушия сходил к себе и принес пиджак.

– Костюма нет, а пиджачишко примерь. Летний, кстати.

Платон немного повеселел – раз дает одежду, значит, и с билетом, похоже, все нормально. Пиджак немного жал, но если не застегивать, то вполне ничего. Еще через стакан Артист принес футболку тропического вида – нерваная рубашка у него была одна. С брюками поначалу вышла заминка – у Артиста были запасные, парадные, но в них он собрался идти на свой единственный за последние годы концерт. Достали, правда, старомодные и с заплатой под правой коленкой у Сереги – Василининого мужа. Брюки были не его – старшего брата. Брательник, видно, не в тот корень пошел – Платон еле в них залез, но ширинка хоть не сразу, но все-таки закрылась.

– Пока едешь, разносятся, – заверил Артист, допивая стакан. – Ты, знаешь, что?

– Что?

– Ты еще шляпу возьми – я в ней снимался в «Человеке с бульвара Капуцинов», там в сцене с дракой в салуне… ну ты не помнишь, наверное. А знатная драка была, я еще на рояль падал. Без каскадера, между прочим, усек? А реквизит себе на память взял. Бери-бери, для фасона.

В эту ночь Платон почти не спал – не только потому, что выспался днем. И даже не потому, что боялся проспать – на это дело он договорился, что Василинин Сергей его толканет пораньше. Просто столько добра сразу от живших с ним бок о бок людей он не видел. Платон думал об этом всю ночь – до рассвета, потом уснул, усталый и счастливый.

5

Пока Платон стоял в очереди в билетной кассе, весь изошел от волнения. А вдруг Артист все-таки набрехал, чтобы на халяву опохмелиться, с него станется. С другой стороны – пиджак и даже шляпа. А вдруг что-то не так заполнили, с ошибкой – паспорта-то его вчера не показывали. А вдруг сняли заказ да продали уже. Но вчерашний день чудес продлился и на сегодня. Полная кассирша – Платон заглянул в бумажку, Тамара Васильевна – не только выдала ему билет, но и передала привет Николаю Петровичу. Платон от волнения даже не понял, что Николай Петрович – это и есть Артист. Даже переспросил, потом только сообразил и закивал головой – конечно, непременно, запросто, такие знаменитости в друзьях. Еще не вполне осознавая, что все получилось, отошел к телеграфу и послал Зине телеграмму с номером поезда, вагона и датой прибытия.

На перроне у нужного вагона стояли две проводницы. Одна – помладше – была блондинистой, другая, постарше – неопределенной масти. Женщины активно трепались – с всплесками рук и закатыванием глаз. До Платона издали еще долетело – «А ты че?» – «А он че?» – «Да ты че! Круто оттыпырились!» – «А ты тогда че?» – «В натуре, козел!» «Вот бабы – странные существа: ехать сутки, а они уже наговориться не могут», – подумал Платон, доставая билет из внутреннего кармана пиджака. Проводницы дружно умолкли, изумленно оглядели нового пассажира. Перед ними стоял взрослый, даже пожилой мужчина в полосатом летнем пиджаке, одетом на футболку с красным попугаем во всю грудь, коротких узких брюках, похожих на «дудочки», которые носили стиляги шестидесятых, далеко не достававших до вызывающе красных ботинок. Образ завершала широкополая техасская белая шляпа.

– Это двенадцатый вагон? – прервал молчание Платон. – Билет… вот.

– Паспорт давайте, – сказала та, что постарше, блондинка не удержалась и прыснула.

Платон пошарил в карманах, не сразу, но достал мятую корку.

– Так… – прищурила глаза старшая. – У вас девятнадцатое место – плацкарт. Проходите.

Платон получил обратно документы и прошел в вагон.

– Попугай, в натуре, – услышал он за спиной.

«Попугай не такая уж вредная птица, если разобраться, – подумал Платон, не обижаясь и даже не раздражаясь. – С вами, сороками, не сравнить».

Со времен первых железных дорог, построенных при Первом Николае, в российских поездах мало чего изменилось, во всяком случае, в плацкартных вагонах. Это там, у новых господ в купе да спальных вагонах кондиционеры, видеомагнитофоны да сервисы всякие, от журнальчиков с девочками до самих девочек с этих самых журнальчиков. Нет, плацкарт – это, почитай, сама Россия в одном вагоне, здесь пахнет самогоном и салом, папиросами и самосадом, нестираными носками и прелым женским потом. Там всегда можно отвлечься от дорожных думок звуками молодежной гитары или погрустить вместе с сиротской гармошкой, там всегда звучит матерщина, но чаще незлобивая, а от постоянного, с детских лет применения какая-то выдохшаяся, непохабная. Крестьяне, студенты, разночинцы всякие, воры – куда от них денешься, – кто только не пересекает родные бескрайние просторы в плацкартном вагоне. И каждый вздохнет в свой черед, глядя в мутное окно меж посеревшими занавесками, и задумается, непременно задумается, примеряя свою жизнь на эту необъять, которая и за горизонтом продолжается, что глазу не видно, а русскому сердцу чуется.

Платон, не ездивший в поездах да и вообще не перемещавший свое тело на любом транспорте уже лет двадцать, зауютился как-то не сразу. Соседа – дюжего парня с усами, в морском бушлате и тельняшке провожала веселая компания, одна девица в легкомысленной юбке отчаянно висла на шее моряка, словно провожала его на войну с японцами в Цусимский пролив.

– Вася, Василечек, когда ж вернешься, родинушка? – то и дело причитала девица, не обращая внимания, что из-под задирающейся юбки обозревалось все, что не должно показывать посторонним.

Платон отвел глаза и посмотрел на Василия – было заметно, что моряк не отмахивался от своей крали, только чтобы не обидеть. Друзья шумно открыли бутылку шампанского и пустили по кругу.

– Семь футов, Васька!

– Все пропей в Ростове, а флот не опозорь!

– Якоря там не брось, мы тебя здесь ждем!

– Василечек мой родненький!

Рядом, не обращая внимания на веселые проводы, обустраивался седой, но крепкий еще старик. Штаны, заправленные в сапоги, видавший виды пиджак на широких плечах, грубые мозолистые руки-лопаты выдавали в нем крепкого крестьянина, человека, не отрывного от земли-кормилицы. В уголке у окна спокойно сидел, благодушно взирая на морскую компанию, а может, и на девичьи прелести, молодой, но уже дородный попик с черной вороньей бородкой – прям под цвет рясы – и тяжелым крестом на почти бабьих грудях. Евбазная старушка напротив доставала из баула классическую курицу в фольге и яйца. Платон вежливо улыбнулся сразу всем и занял свободное место – его было пока что занято матросским дружком, задвинул под полку свой красный пакет и шелапутовскую посылку, прижал для верности ногами.