Шрифт:
– Сейчас ты возьмешь микрофон и в обычной своей манере скажешь, что у вас спустило колесо и вы были заняты ремонтом, ясно? И никакого деревянного голоса и прочих фокусов, понял, сержант?
– Не буду! – надулся он. – Может, вы и не шпионы, но психи —точно. И социально опасные элементы…
Ага, вот даже как? Что ж, отдаю должное, продержался ты долго, я думал, тебя раньше на героизм потянет. Ладно, в таком случае двум хорошим полицейским Сереже и Юрику придется проявить свою скрытую садистскую суть. – Вытащив пистолет, я ткнул срез ствола ему в щеку. Сильно ткнул, чтоб по зубам заодно съездить:
– Будешь! Если еще пожить немного хочешь, будешь! – Я подтащил парня к раскрытой дверце машины и толкнул вперед. – Бери!
Шмыгнув носом, сержант протянул руку и взял микрофон на коротком шнуре. Чуть подался вперед, поднося его к окровавленным губам, для этого ему пришлось на полкорпуса влезть внутрь кабины. И неожиданно резко подался назад, целя затылком мне в лицо.
Уходя от удара влево, я услышал щелчок включаемого на передачу радиотелефона в руке патрульного и его истошный крик: «Я сорок седьмой, нападение…», почти слившийся со звонким шлепком капитанского ПСС. Дурак!
– Сорок седьмой, не понял, повтори… – раздался из салона искаженный помехами неживой голос дежурного.
Дослушивать я не стал. Перегнувшись через навалившегося на сиденье сержанта, выключил радиостанцию и обернулся к Сереге, застывшему с пистолетом в трех метрах позади. Сержанта можно было не проверять – специалисты нашего уровня с такого расстояния не промахиваются. И с большего расстояния тоже.
– Не задел? – Капитан опустил руку с оружием и легонько, почти незаметно, дернул щекой.
Понимаю, коллега, убивать в бою легче, чем так. Знаю…
– Нет. – Я взглянул на аккуратную цифру «47» на двери УАЗа. – Полагаю, машиной мы уже воспользоваться не сможем. Уходим пешком. Зови своих.
Капитан кивнул, подобрал отлетевшую в траву гильзу и коротко свистнул, отдавая «своим» приказ возвращаться. Секунд через десять-пятнадцать из кустов вынырнули слегка запыхавшиеся «прикрывальщики» Штырь с Вовчиком. Все в сборе, можно уходить.
– Заберите из «тачки» автомат, – кивнул Сергей бойцам на стоящий с распахнутыми дверцами «уазик». – Машину оставим, уходим пешком. Быстрее!
Я огляделся – не забыли ли чего – и бросил мрачный взгляд на сумку: опять на себе тащить! Хорошо коллегам, налегке пойдут, шаровики! Правда, кому-то из них теперь придется тащить еще один автомат – короткоствольную милицейскую «аксушку» [12] , о которой капитан сказал, что бросить привычное нам оружие было бы жалко. А вот табельный ПМ решили с собой не брать – с пистолетами у нас и так проблем не было.
Ну, вроде все. Пора. Я взглянул на сжавшегося под деревом водилу – к чести своей, о пощаде он так и не попросил, сделав из всего произошедшего за последний час единственно правильный вывод. Просто сидел и чуть слышно всхлипывал, не имея даже возможности вытереть катящиеся по щекам слезы.
12
Жаргонное название автомата АКС-74У.
Подойдя к Сергею, я молча взял у него ПСС и легонько хлопнул по плечу, кивнув в сторону зарослей: уходите, мол, догоню.
Дождавшись, пока коллеги скроются за кустами, подошел к пленному и поднял тупорылый ствол.
Такой взгляд, каким он сейчас смотрел на меня, я уже в своей жизни видел. Не раз видел. У живых не должно быть таких глаз…
– Не надо, – беззвучно, одними губами, прошептал он. – Пожалуйста…
Ненавижу гордыню наших сгинувших в катаклизме предков, из-за которых мы пришли спасать этот мир; ненавижу тех властьимущих уродов, из-за которых обычные менты вынуждены останавливать всех подряд для идиотской проверки документов; ненавижу себя за то, что выбрал эту работу!
Ненавижу эту гребаную работу! Да какого хрена! Распустил тут сопли…
Пуля с сочным шлепком ударила в ствол рядом с головой водителя. Отколотые ударом мелкие шепки поранили его только недавно познакомившуюся с бритвой, мокрую от слез щеку.
Взглянув в последний раз в еще боящиеся поверить в случившееся, но уже начинающие оживать, глаза водителя, я шепнул: «Мы не шпионы, поверь. Этот мир скоро погибнет, а вместе с ним – и наш. Дай нам три дня, потом можешь рассказать правду» и, не оборачиваясь, побежал вслед за ушедшими товарищами. Только что я впервые в жизни нарушил одно из главных – нет, даже не главных – основополагающих правил диверсионного спецназа. Я оставил свидетеля и поставил под угрозу жизни своих товарищей и исход всей операции.
Похоже, в спецназе мне больше делать нечего, и эта операция – буде она успешно завершена – рискует стать моей последней боевой акцией.
Как там о нас говорят: «вход – рубль, выход – два»? Во-во… Ждет Юрчика Кондратского трибунал и, говоря словами Виктора Суворова, «прекрасное расстрельное утро»…
Но странное дело, ни малейших угрызений совести или ощущения собственной неправоты я не испытывал– наоборот, на душе отчего-то было хорошо.
И, что не менее важно, моя знаменитая спецназовская «чуйка на опасность» молчала, не предвещая никаких осложнений от сделанного… точнее, как раз несделанного! А к подобным предчувствиям я всегда отношусь с большим доверием и уважением. Тот, кто не научился чувствовать, погибает обычно первым.