А мама с папой не почувствовали. «Блаженные, – усмехнулась Катя, – Ничто их не берёт».

Хотела бы и она так. Найти свою половину, чтобы не бояться ничего и никого. А самое главное – быть любимой, ощущать тепло и уют. Не из родительских побуждений, а по-настоящему. Стать желанной и единственной – как ей этого хотелось, кто бы только знал. Она всё отдала бы за чувство близости, но – увы.

Катя вспомнила, каким был первый – и последний – случай такой близости.

Это произошло в детском саду. Пять лет, старшая группа. Уже считающие себя взрослыми и безумно галантными дети. Василёк из второй группы долго ухаживал за ней. Куда там взрослым самцам до церемонности чистого душой мальчишки. Игрушки, конфеты… Особенно запомнился рожок мороженого, протащенный в сад непонятно каким образом.

Вот тогда-то он и чмокнул её прямо в измазанные пломбиром и вишнёвым джемом губы. И она, от непривычного чувства близости – открылась. И завизжала от страха, увидев, как потекла перед её взором Васина кожа, открывая спрятанные внутри венки и артерии, а потом и бьющееся сердце, которое, вдруг, затрепыхалось пойманным мотыльком. Перед Катей проносились образы – мальчишка, паренёк, мужчина… кровь на асфальте… Она оттолкнула Василька, и друг отлетел, стукнувшись о кабинку головой. Рёву было много, с обеих сторон. И она навсегда запомнила испуганный, обиженно-недоумённый взгляд Василя, когда он уходил домой.

На другой день Катя намеренно поссорилась с ним. И больше никому не давала поводов для сближения. «Снежная королева» – прозвище появилось уже в выпускной группе. «Умничка. Но задавака. И глаза-холоднючие, как ледышки» – так её охарактеризовала нянечка, Илона Павловна. Старых кровей, бабуля не лезла за словом в карман и не стеснялась выдавать хлёсткие эпитеты детям, не взирая на статус их родителей. Если бы она знала, в каком ужасе пребывала Катя, считающая, что поцелуй чуть не стал причиной смерти Василя – то смягчилась бы. Наверняка. Но – она не знала. И не знал никто. Все семь лет в школе Катя оставалась точно такой же ледышкой, отбивая неуклюжие попытки одноклассников и мальчишек из других классов сблизиться.

А ею увлекались многие. Худощавая, с идеальной развитой фигурой классических пропорций, длинноногая и с пышной шевелюрой огненных волос – Катя словно сошла с обложки буклета дорогих импортных кукол. Вот только глаза. Синие – но не небесной синью, нет. Глаза синели, как уходящие в лёд дыры. Взгляда этих замораживателей хватало, чтобы у воздыхателя не приключалось второго приступа обожания. Порой добавлялась и пара-тройка слов. Не обидных, нет – а идеально описывающих глубинную суть недостатков наглеца, посягнувшего на дружбу с ней. С самой Снежной Королевой. Она находила, что сказать каждому – ведь это совсем не сложно для того, кто видит людей насквозь. Скрепя своё сердце, она защищала чужие. И плакала по ночам, закрывшись от мира шторами одиночества.

Снова мигнула падающая звезда, и Катя улыбнулась. Вторая – это уже много. Она успела загадать желание, пусть оно исполнится, даже и не скоро. Желание не новое, очень простое: «Пусть появится кто-то, как я. Избавьте меня от одиночества, пожалуйста, звёзды – я прошу Вас…»

Она не особо верила в чудеса, хотя, если задуматься – сама являлась таковым. В глазах окружающих людей, раскрыв лишь частичку своего потенциала, она стала бы кем угодно, появись вдруг такое желание. Вот только, желания не возникало. Катя была иной, не такой, как они. И вознося детские просьбы ночному небу, твёрдо уповала на теорию вероятности, рассчитывая – раз появилась она, то есть и ещё кто-то. Не бывает ничего абсолютно случайного в этом мире, всё повторяется, так или иначе. И где-то в ночи есть подобный ей. А может, и не один. И – даже не одна. Так считал холодный разум, проснувшийся вместе с первым криком, который издала когда-то новорожденная.

Катя прислушалась к ночи, и улыбка угасла. Похоже, отец снова решил провести задушевную беседу, и теперь тяжело поднимался на крышу.

Замок на чердачную дверь он ставил не единожды. Раз за разом, запоры чудесным образом оказывались вскрытыми без особого шума, и он смирился. Заваривать двери наглухо отец не осмелился, это грозило неприятностями с Жэком и ментами.

Вот и он. Кате было жалко отца, отдававшего все силы на воспитание дочери и на здоровье матери. Но принятое однажды решение отдалить от себя всех – распространилось и на них. Катя боялась раскрываться, помня, как дрогнуло, останавливаясь, сердце Василька. Улыбка, тёплое: «Я люблю вас, мам, пап…», и не более. Она боялась. За них.

Катя вздохнула, уже зная, что сейчас услышит.

– Кать, ну разве так можно? – задыхающийся от подъёма на крышу отец даже не стал приводить себя в порядок. – Ну, сколько можно на крышу шастать? Мама там беспокоится. Ей что-то приснилось, пошла к тебе – а тебя снова нет. Ну, хоть дверь на чердак оставила открытой, и то ладно.

Но зачем, опять-то? Кать??

– Пап, посмотри какая ночь… – внутри всё рвалось, но голос не дрожал. – Уже две звёзды упали… Помнишь, как ты учил?

Отец растерянно умолк. Да, он помнил, конечно же. Катя увидела отцовские мысли, и себя в них. Снова стало горько.

Стреляющий угольками костёрок на берегу вялотекущей реки, тёмное пятно палатки в ночи. Они тогда пошли в поход, на два дня с ночёвкой у реки. Отец умудрился наловить рыбы, соорудив удочку из срубленной талины и куска лески с катушки, извлечённой из кармана старой энцефалитки. И сварил уху, со смехом отбросив в сторону выданные матерью в дорогу банки тушёнки и сгущённого молока. А потом он и Катя облазили все кусты на опушке леска, и нарвали там листьев смородины и травы, которую отец назвал белоголовиком. Чай получился бесподобным.