– Ты назвал меня Графом, Слик…

– Черри сказала, что так тебя однажды назвал Малыш…

– Скажи-ка мне, Слик, не выглядел ли Малыш, когда он меня привез, встревоженным?

– Черри думала, что он был до смерти напуган там, в Кливленде.

– Уверен, что был. Кто этот Джентри? Твой друг?

– Фабрика принадлежит ему. Я тоже там живу…

– Этот Джентри, он ковбой, а, Слик? Компьютерный жокей? Я хочу сказать, что, если ты здесь, он должен рубить в технике, так?

Теперь пришла очередь Слика пожать плечами.

– Джентри, ну… он вроде художника. У него полно всяких теорий. Вообще это трудно объяснить. Он присобачил переходники к той штуковине на носилках… ну, к той, куда ты подключен. Сначала он попытался вывести изображение на проекционный стол, но там оказалась только эта дурацкая обезьяна, что-то вроде тени, поэтому он уговорил меня…

– Господи… впрочем, не важно. Эта фабрика, о которой ты говорил, она где-то в глухомани? Сравнительно малодоступна?

Слик кивнул.

– А Черри, она что-то вроде нанятой медсестры?

– Да. Сказала, у нее диплом медтеха.

– И никто еще не приходил меня искать?

– Нет.

– Это хорошо, Слик. Потому что если кто-то придет, кто-нибудь, кроме этого крысеныша, прошу прощения, нашего общего друга Малыша Африки, то у вас, ребята, могут быть серьезные неприятности.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну». Выслушай меня, идет? И будь добр запомнить, что я тебе скажу. Если к вам на эту вашу фабрику заявится какая-нибудь компания, единственная ваша надежда – подключить меня к матрице. Понял?

– А как ты стал Графом? Я имею в виду, что это значит?

– Бобби. Меня зовут Бобби. Граф, а может, правильнее было бы Счет – «прерывание на счет ноль», знаешь? Впрочем, не важно, и то и другое было когда-то моим прозвищем, вот и все. Ну что, запомнил, что я тебе сказал?

Слик снова кивнул.

– Хорошо. – Бобби поставил стакан на деревяшку с чудными бутылками. – Слышишь? – спросил он.

За открытой дверью по гравию прошуршали шины.

– Знаешь, кто это, Слик? Это – Анджела Митчелл.

Слик повернулся. Бобби Граф, или Счет, смотрел в окно на подъездную дорожку.

– Энджи Митчелл? Стим-звезда? Она тоже здесь?

– Как сказать, Слик, как сказать…

Слик увидел, как мимо прокатил черный автомобиль.

– Эй, – начал было он, – Граф, то есть Бобби, что…

– Спокойно, – сказал Джентри, – просто посиди. Спокойно. Спокойно…

Пока Келли и его ассистенты готовили для предстоящей поездки ее гардероб, Энджи чувствовала, будто сам дом оживает вокруг нее, готовясь к одному из своих коротких периодов запустения.

С того места, где она сидела в гостиной, до нее доносились голоса, чей-то смех. Одна из ассистенток, молоденькая девчушка, нацепив синий поликарбоновый экзоскелет, сносила вниз кофры от «Гермеса», будто невесомые блоки пенопласта. Тихонько жужжащий скелет мягко шлепал вниз по ступенькам плоскими динозавровыми лапами, неся в себе человеческое тело. Синий скелет, кожаные гробы.

Тут в дверях появился Порфир.

– Мисси готова?

Парикмахер успел облачиться в длинное свободное пальто из тонкой, как ткань, черной кожи, над каблуками черных лакированных сапог посверкивали шпоры из горного хрусталя.

– Порфир, – улыбнулась Энджи, – да ты сегодня в штатском. А у нас торжественный выход в Нью-Йорке.

– Камеры там установлены в твою честь, не в мою.

– Да уж, – протянула она, – в честь моего «нового включения».

– Порфир будет держаться на заднем плане.

– Никогда не думала, что ты станешь беспокоиться о том, как бы вдруг кого не затмить.

Он усмехнулся, показывая скульптурные, обтекаемые зубы – фантазия зубного врача-авангардиста на тему того, какими они могли бы вырасти у более быстрых, более элегантных существ.

– С нами полетит Даниэлла Старк. – До Энджи донесся звук снижающегося вертолета. – Она будет ждать нас в аэропорту Лос-Анджелеса.

– Мы ее придушим, – ответил он тоном заговорщика, набрасывая на плечи Энджи палантин из голубой лисы, выбранный для этого случая Келли. – Если мы пообещаем намекнуть новостям, что мотив был сексуальный, она, возможно, даже решит нам подыграть…

– Ты ужасен.

– Это Даниэлла ужас во плоти, мисси.

– Уж кто бы говорил.

– А? – Парикмахер сузил глаза. – Но зато у меня душа младенца.