И тут же за дверью нежный голосок боязливо пропищал:

– Титорелли, можно нам войти?

– Нет! – ответил художник.

– Даже мне одной нельзя? – спросил тот же голосок.

– Тоже нельзя! – сказал художник и, подойдя к двери, запер ее на ключ.

К. уже успел оглядеть комнату; никогда в жизни он не подумал бы, что эту жалкую каморку кто-нибудь называет «ателье». Двумя шагами можно было измерить ее и в длину, и в ширину. Все – полы, стены, потолок – было деревянное, между досками виднелись узкие щели. У дальней стены стояла кровать с грудой разноцветных одеял и подушек. Посреди комнаты на мольберте видна была картина, прикрытая рубахой с болтающимися до полу рукавами. За спиной К. было окошко, в нем сквозь туман виднелась только крыша соседнего дома, засыпанная снегом.

При звуке ключа, повернутого в двери, К. вспомнил, что он, в сущности, намеревался уйти поскорее. Поэтому он вынул из кармана письмо фабриканта, подал его художнику и сказал:

– Я узнал о вас от этого господина, вашего знакомого, и по его совету пришел к вам.

Художник быстро просмотрел письмо и бросил его на кровать. Если б фабрикант не говорил так определенно о Титорелли как о своем приятеле, о бедном человеке, который зависит от его щедрот, то вполне можно было бы сейчас подумать, что Титорелли вовсе и не знаком с фабрикантом или, во всяком случае, совсем его не помнит. А тут художник еще спросил:

– Вы желаете купить картины или хотите заказать свой портрет?

К. с изумлением посмотрел на художника. Что же, собственно говоря, было написано в письме? К. считал, что фабрикант, само собой разумеется, сообщил в своем письме художнику, что К. хочет только одного: навести справки о своем процессе. И зачем он так необдуманно и торопливо бросился сюда! Но теперь надобно было хоть что-нибудь ответить художнику, и, взглянув на мольберт, К. сказал:

– Вы сейчас работаете над картиной?

– Да, – сказал художник и, сняв рубаху, прикрывавшую картину, швырнул ее на кровать, туда же, куда бросил письмо. – Пишу портрет. Неплохая работа, но еще не совсем готова.

Все складывалось как нельзя удачнее для К.: ему просто преподнесли на блюдечке предлог заговорить о суде, потому что портрет перед ним явно изображал судью. Более того, он очень походил на портрет судьи в кабинете адвоката. Правда, тут был изображен совершенно другой судья – чернобородый толстяк с пышной, окладистой бородой, закрывавшей щеки; кроме того, у адвоката висел портрет, написанный маслом, тогда как этот был сделан пастелью в расплывчатых и мягких тонах. Но все остальное было очень похоже: судья и тут словно в угрозе приподымался на своем троне, сжимая боковые ручки.

«Да ведь это судья», – хотел было сказать К., но удержался и, подойдя к картине, стал рассматривать ее во всех подробностях. Ему показалась непонятной длинная фигура, стоявшая за высокой спинкой кресла, похожего на трон, и он спросил художника, что это такое.

– Ее надо еще немного подработать, объяснил ему художник и, взяв со столика пастельный карандаш, несколькими штрихами подчеркнул контуры фигуры, но для К. она от этого не стала яснее. – Это Правосудие, – объяснил наконец художник.

– Да, теперь узнаю, – сказал К. – Вот повязка на глазах, а вот и чаши весов. Но, по-моему, у нее крылышки на пятках, и она как будто бежит!

– Да, сказал художник, – я ее написал такой по заказу. Собственно говоря, это богиня правосудия и богиня победы в едином лице.

– Не очень-то правильное сочетание, – сказал К. с улыбкой. – Ведь богиня правосудия должна стоять на месте, иначе весы придут в колебание, а тогда справедливый приговор невозможен.

– Ну, тут я подчиняюсь своему заказчику, – сказал художник.

– Да, конечно, – сказал К., не желая обидеть его своим замечанием. – Очевидно, вы нарисовали эту статую так, как ее обычно и изображают – за креслом.

– Нет, – сказал художник, – ни кресла, ни статуи я никогда не видел, все это выдумки, но мне дали точное указание, что я должен написать.

– Как? – переспросил К., нарочно сделав вид, что не понимает художника. – Но ведь в кресле сидит судья!

– Верно, – сказал художник, – но это не верховный судья, а этот никогда и не сидел в таком кресле.

– И однако заставил написать себя в столь торжественной позе! Он тут похож на председателя суда!

– Да, честолюбие у этих господ большое! – сказал художник. – Но у них есть распоряжение свыше, чтобы их изображали именно в такой позе. Каждому точно предписано, в каком виде ему разрешается позировать. К сожалению, по этой картине трудно судить о подробностях одежды и форме кресел, пастель для таких портретов не подходит.

– Да, – сказал К., – странно, что этот портрет писан пастелью.