Шрифт:
«Душняк», как называют на лагерном жаргоне невыносимые условия существования, создаваемые для арестантов сотрудниками мест лишения свободы (и законно, и незаконно) — самая благодатная почва для благополучного существования и относительного благоденствия «братвы», «правильных», «отрицалов», «чёрных», «бродяг» — осуждённых из числа уголовников, которые активно противостоят администрации мест лишения свободы, насаждают в «зонах» «законы» и «понятия» преступного мира. Все они — мощная армия, руководимая «ворами в законе», их помощники и подручные. Таким образом, чем жёстче режим в местах лишения свободы, чем больше подавляется, угнетается основная часть лиц, отбывающих здесь наказание, — тем сильнее «за колючкой» власть «законников».
Именно поэтому власть, правовыми и неправовыми методами сумевшая на первых порах нанести ощутимый удар по «воровскому» миру, по элите преступного сообщества, — в конце концов своими дальнейшими действиями свела свои успехи к нулю. Хуже того: она укрепила эту самую элиту.
Если в середине-конце 50-х годов у общей массы арестантов постепенно складывалось нейтральное отношение к администрации мест лишения свободы, если сами «мужики» активно выступали против диктата «законных воров» и успешно противостояли «законникам» — теперь, с началом «перестройки» в «зонах», с ужесточением уголовно-исполнительной политики, простой осуждённый вновь стал видеть в работниках колоний, тюрем, лагерей своих врагов, «давильщиков», «псов конвойных».
Интересны в связи с этим воспоминания некоего Р. Джамилева, которые приводятся в исследовании Фёдора Раззакова «Бандиты времён социализма»:
В 1957году существовала система зачётов. Один день, если ты выполнял норму выработки на 120 %, засчитывался за три дня. Людей в основном интересовали эти зачёты. И они, стараясь побыстрее освободиться, работали с охотой, меньше допускали нарушений…
Заключённые были сыты и не думали о том, где бы им кусок хлеба достать. И люди работали добросовестно. Утром рано встаём — никого нам не надо, никакого начальника, чтобы он нас пинал, будил, сажал в карцер за нарушение…Всё решал бригадир, он мог оставить тебя в бараке, если ты плохо себя чувствуешь. Бригадир нёс ответственность и за план, и за работу, и за дисциплину. Обычно на этой должности работали уважаемые, знающие дело люди. «Ментов» в «зоне» не видно было…
То же самое подтверждают и другие старые «сидельцы»:
А сейчас опишу, как мы жили раньше в лагерях, и какие были порядки в то время. Зона — пять тысяч и более. Всё было в зоне: санчасть, штаб, бухгалтерия, касса. В штабе работали в любое время суток женщины, девушки, в санчасти также ночью находились врачи, сёстры — все женщины, и их никто не охранял, как сейчас… Никто не допускал в зоне над работниками беспредела и насилия. Привозили в зону деньги — давать зарплату, так сразу миллион.
Такая сумма была, и никто их не трогал, выдавала кассирша вольно, спокойно. Приходили бригадиры, брали на бригаду деньги — 40-60 тыс., и уходили в барак. Положит на стол деньги и ведомость вместе, каждый подойдёт и сам себе берёт деньги — никого за столом не было…
Не было тогда никаких отрядных (начальник отряда. — А.С.), не знали ни о них, ни о психологах, а вот человечности в людях было больше, чем сейчас. («Воры» сами о себе»)
И вот как видятся «послереформенные» места лишения свободы тому же Джамилеву:
То, что я увидел впоследствии в 1972 году и тем более в 1980-м, это просто страшно. Ввели массу ограничений — в письмах, посылках, свиданиях, деньгах. Очень ужесточили режим. Лагерь внутри разгорожен на локальные зоны («локалки»), заборы по восемь метров высотой, металлические решётчатые заборы. Тюрьма в тюрьме. Даже там, внутри (имеется в виду — внутри колонии. — А.С.), запрещается общаться друг с другом. И вот это всё давит на человека. Он озлоблен на государство, на общество… Зачем его так озлобляют? Сидит какой-то идиот, я не знаю кто, но не человек, — это оборотень какой-то, какое-то существо — и из пальца высасывает всё новые порядки, удушающие человеческие понятия. Понятия в человеке выжигают. Все условия создаются для того, чтобы человек прекратил себя понимать, себя уважать, чтобы у него не было самолюбия, чести, достоинства — ничего.
…Где насилие, там возникает и противодействие. Оттого, что меня в смирительную рубашку одели, оттого, что на мне прыгали, они не воспитали меня, они, напротив, меня ожесточили, и я буду с ещё большей силой им противостоять.
Если сравнивать три периода в «исправительной» системе, хрущёвские лагеря, по крайней мере до начала 60-х годов, были самые лучшие и по условиям содержания, и по эффекту — если задача в том, чтобы не делать человека хуже. С начала 60-х, когда ввели новое законодательство и разделили лагеря по разным режимам, положение с каждым годом становилось всё ужаснее.
Если определить создавшееся положение понятиями уголовного сленга, можно сказать просто: администрации мест лишения свободы была дана команда «фас». И руководство «зон» бросилось её добросовестно выполнять.
Цель существования арестанта в «зоне» вновь изменилась. Раньше он зарабатывал здесь деньги, вкалывал, заинтересованный в том, чтобы «по зачётам» выйти поскорее на волю. Теперь главным было — любыми путями выжить, «перекантоваться». Снова на смену ударному труду пришли старые мудрые зэковские присказки — «День кантовки — месяц жизни», «Час кантовки — год здоровья», «От работы кони дохнут» и пр.
Но не это главное. «Мужик» «пахал» и при новом режиме. Однако теперь он должен был изыскивать возможности «вертеться», добывать своим трудом пропитание в обход официальных правил (не уповать же, в самом деле, на нищенский лагерный «ларёк» — где раз в месяц можно «отовариться» на пять-семь рублей!)
Тут-то и протягивали руку помощи «чёрные», лагерная «братва». Вновь стали расцветать нелегальные арестантские кассы взаимопомощи под контролем «воров» — так называемые «общаки». Налаживались через подкупленных работников колоний нелегальные «дороги» на волю, по которым потекло в «зоны» всё то, что строжайше было запрещено: и колбаса, и шоколад, и чай, и деньги, и водка, и наркотики… Конечно, за баснословные цены — но «за колючкой» было всё! И только благодаря «воровскому братству»… «Мужик» резко колыхнулся в сторону «законников».
Тем более что теперь «честые воры» и их подручные на первое место стали выдвигать идеи «защиты справедливости», «братства честных арестантов», во главе которого стоят «честные воры». Именно они пекутся о том, чтобы каждый «достойный сиделец» без помех, спокойно «отмотал» свой срок, не нарушая «вековых традиций» тюремно-лагерной жизни. Выковывался образ «вора»-«страдальца» «за народное дело», справедливого и мудрого человека, готового отстаивать «идею» и защищать арестантов.
— Кто такой настоящий вор? — терпеливо разъясняли «идеологи» «воровского движения». — Им по блату не станешь. Вор своё звание выстрадал. Он полжизни по этапам «плавал», страдал за «братву», чахотку по тюрьмам зарабатывал… Он крест на шею надел. Знаешь, почему в воры крестят? Потому что он за всех арестантов крест несёт! Если «суки» беспредельничают или, к примеру, «менты» на «зоне» несправедливость творят, «мужик» может промолчать или в уголке отсидеться. А вор обязан за арестанта голос поднять! Вору скрываться по «масти» не положено. Он, как на «зону» входит, сразу объявляется! И народ знает: если это — вор, то в лагерях порядок будет! И любой спор между «сидельцами» он справедливо решит. Воры — это святые люди.