Шрифт:
Поэтому и нынешнее руководство «Белого лебедя», и генерал Снырцев, ставший начальником Усольского УЛИТУ, предпочитают называть учреждение «профилактическим центром», избегая слова ЕПКТ. Ведь даже ныне действующий уголовно-исполнительный кодекс РФ, наконец-то воплотивший в жизнь изобретение Снырцева, предусматривает «перевод осуждённых мужчин, являющихся злостными нарушителями установленного порядка отбывания наказания, в единые помещения камерного типа на срок до одного года» (статья 115).
А теперь — о способах «перековки» уголовных «авторитетов» в «Белом лебеде».
Посмотрим, что рассказывает автор «проекта») Василий Снырцев:
В Усольском УЛИТУ… было принято решение создать профилактический центр для осуществления специальной режимно-воспитательной работы. Для этого на базе транзитно-пересыльного пункта при ИТК-6 было создано единое (для всех видов режима) помещение камерного типа на 240 мест, где концентрируются наиболее опасные лидеры преступных группировок.
До 1980 года значительная часть осуждённых в ИТК Усольского управления вела паразитическую жизнь. Процветали картёжная игра, пьянство, совершались акты мужеложства. «Воры» отбирали у осуждённых заработки, посылки, продукты питания, отказывались от общественно полезного труда. Изощрённому унижению и оскорблению подвергались осуждённые из числа «обиженных». Оперативная обстановка во многих колониях оставалась сложной.
В качестве одной из важных мер борьбы с «ворами» в профилактическом центре избрали строгую их изоляцию от основной массы осуждённых. Поставить «воров» в условия невозможности вести паразитический образ жизни — значит, нарушить главные их традиции. Сам факт изоляции, надёжности перекрытия каналов поступления какой-либо информации и продуктов питания способствует разложению преступной сообщности, чем достигается результативность профилактики преступлений.
…Администрации профилактического центра удалось добиться выполнения всеми правонарушителями норм выработки, выполнения своих обязанностей, в том числе связанных с уборкой жилых помещений, территории ПКТ, ремонтом и благоустройством охранных и других сооружений, что убедительно свидетельствует об отказе бывших лидеров от своих ярко выраженных антиобщественных установок. Многие из них дают письменные обязательства о прекращении преступной деятельности, склонны к явке с повинной, выступают перед осуждёнными, призывая их покончить с преступным прошлым.
Теперь прокомментируем этот отрывок. Снырцев пишет, что до 1980 года значительная часть осуждённых в колониях Пермской области «вела паразитическую жизнь», и ярко описывает все «прелести» этой жизни. Обвиняя при этом «воров» в лагерном беспределе.
Но, во-первых, «воров» в ИТУ вообще раз-два — и обчёлся. Их очень трудно привлечь к уголовной ответственности, поскольку они сами практически не совершают преступлений. Во-вторых, ни один «вор» никогда не станет лично что-то отнимать у арестанта. В-третьих, именно в эти годы — годы расцвета «воровского ордена» — прошёл ряд всесоюзных «воровских сходок», посвящённых искоренению беспредела в местах лишения свободы и укреплению авторитета «воровских законов» и «воровской идеи» в среде «сидельцев».
В частности, в конце 70-х была запрещена процедура так называемых камерных «прописок», когда новички подвергались издевательствам, всевозможным «проверкам на вшивость» при помощи «игр», «загадок» и «подъёбок». Тот, кто не проходил «подписку», мог перейти в разряд изгоев или просто получал свои порции побоев (затрещины, удары тяжёлыми арестантскими ботинками, мокрым полотенцем и т. д.). К концу 70-х «прописка», по большому счёту, существовала уже в основном среди «малолеток». Но и здесь «крёстные отцы» преступного мира решительным образом её искореняли. Ведь раскол в арестантском сообществе, увеличение числа униженных, озлобленных зэков было на руку «ментам», которые потом использовали эту недовольную массу против «отрицалов».
Кстати, это видно и на примере «Белого лебедя», где, по свидетельствам многих очевидцев, в хозяйственной обслуге состояли нередко «обиженные». Именно в этом свете следует понимать фразу Снырцева о том, что «хозяйственная обслуга подобрана из числа осуждённых, твёрдо вставших на путь исправления и имеющих отрицательное отношение к лидерам преступных группировок».
В начале 80-х годов «на продоле» (в межкамерном коридоре) ростовского следственного изолятора № 1 было выжжено на стене примерно следующее: «Пацаны! Решением воровской сходки (указывалось место и время сходки) прописки в камерах запрещены. Каждая «хата» отвечает за кровь». (Интересно, что сами сотрудники СИЗО не стирали эту надпись, поскольку она служила стабилизации обстановки в камерах, снижению количества конфликтных ситуаций).
То же самое и в отношении «обиженных». Сам «воровской мир» был настроен резко отрицательно к процедуре так называемого «опетушения» — то есть изнасилования осуждённых за какие-то провинности. В «правильных хатах» (камерах под контролем «братвы», воровских «смотрящих») за подобную попытку можно было серьёзно ответить. Во многих воровских «прогонах» тех лет читаем: «Мужики! Прекратите плодить «обиженных»! «Менты» после используют их против вас».
В «зонах» «воровской мир» тоже всячески пытался пресечь беспредел и «обжималовку», наказывать за лагерные грабежи. «Элита» стремилась сделать так, чтобы «мужик» сам нёс ей необходимое. Как мы уже говорили выше, в условиях необдуманных ограничений колонистской жизни со стороны власти «чёрные» имели возможность выказывать себя «благодетелями» и «защитниками» «мужика», создавая в «зонах» «чёрный рынок». Здесь можно было купить всё — от шоколада с колбасой до водки и анаши. В колониях спокойно ходили деньги. Это был для «мужика» единственный способ облегчить своё существование.
Поэтому рассказы Снырцева опять-таки извращают действительность, обвиняя в лагерном беспределе «воров в законе». Это заведомое искажение фактов. А то, что такой беспредел существовал, — разумеется, факт. Но именно там, где сама администрация ему попустительствовала. Убирая из «зоны» «воровских положенцев» и «смотрящих», «начальники» не в состоянии были самостоятельно поддерживать дисциплину и режим — даже драконовскими методами. Когда в «зоне» исчезал «чёрный рынок» (снимавший во многом напряжённость в арестантской среде, дававший зэкам возможность использовать по своему разумению заработанные и обналиченные с помощью «воровского мира» деньги), на смену ему приходило чувство нищенской безысходности. Переставали жёстко действовать арестантские и воровские «законы», каравшие беспредел. Наступала эпоха безвластия (официальная власть в расчёт не принималась), и наиболее наглые, злые и крепкие «отморозки» начинали диктовать свои «законы джунглей».
Против «отморозков», а вовсе не против «воров», следовало направить главный удар. В «зоне», у администрации были зачастую связаны руки. Штрафной изолятор и ПКТ в колонии не являлись действенными средствами наказания: «братва» давно научилась «греть» своих «корешей» и там, нелегально передавая им всё, что необходимо. На тюремный же режим можно было отправить очень немногих: чрезвычайно сложной была процедура такой отправки, да и подобными поступками начальство как бы расписывалось в собственной слабости. Мол, не можете сами с нарушителями справиться, всех сплавляете на «крытую»! (Перевод же в «Белый лебедь» означал не смену режима, а как бы меру воздействия в рамках того же самого режима — просто «перевод в помещение камерного типа»).