– Тебе чё, мужик?

Прямо на нее, ступая по всходившей картошке, пер смуглявый, черный парень.

– Эй, парень, ты чё?

Не обращая на Маню ни малейшего внимания, парень выдрал из грядки луковицу попышнее, еще…

– Да ты пошто… пошто ты воруешь?!

– А я не ворую, я беру.

Парень оглядел грядки, дернул полной ладонью пучок петрушки и, спокойно ступая по любовно окученной картошке, ушел через щель старого огорода. Баба Маня, заливаясь бессильными слезами и хватаясь за сердце, побежала к соседке через дорогу. Все бы, конечно, кончилось Маниными слезами и увещеваниями соседей, но тот вечер был для Шмыриных не просто вечер. Пришел из армии внук. Старший, любимый. Народу набежало много: одноклассники, друганы, родня со всех окрест. Счастливый Санёк, в тельняшке и увешанном аксельбантами дембельском мундире, был уже сильно навеселе и встретил Маню распростертыми объятиями. Тут-то и упала искра на солому. Поддатый дембель разом вспомнил, как мордовали его, салагу, кавказцы в бершетской казарме, и рванулся немедленно обидчика найти и уделать. Его схватили за руки два деревенских парня, мать бросилась поперек пути, опять налили, выпили, песни начинали было петь. Но тут залилась слезами Сашкина тетка из Верхних Кизелей, сестра матери.

– Чё имя, имя все можно! Сестрянку твою, Наташку, неделю назад на танцах чуть не изнасиловали, тоже они. Двое, говорит, держали.

Орава пьяных парней вывалила на улицу, бабы кинулись за ними. Улица враз стала многолюдной. Субботним вечером, закончив окучивать картошку, народ выпивал здесь и там. В благодатной тишине вечера гул толпы разнесся далеко. Толпа затягивала все новых и новых и, клубясь, катилась к дому на отшибе, у самой Военной горы. Там жило неисчислимое количество невесть откуда взявшихся кавказцев: мужики, бабы, ребятня. Торговали копеечной водкой, скупали краденую с огородов картошку-моркошку. В общем, на что жили – неизвестно.

В тот вечер обошлось, слава Богу, без убитых, но шум вышел большой. Кавказские джигиты успели скрыться в темнеющем на закате лесу Военной горы, оставив толпе только баб с ребятами. Тех пинками вытолкали за околицу. Больше делать было нечего, и, матерясь, толпа стала было разбредаться. Но в суматохе кто-то подпалил хибару кавказцев.

Все происходящее Миша наблюдал издали, поджидая Таисью у отворота лесной дороги. С высокого пригорка вся деревня была как на ладони. Мог бы он остановить толпу? Мог, если бы рванул на Ласточке сразу же. Но он спокойно встретил Таисью, отнес, как договаривались, ребенка к свекровке, составил акт. И только потом подъехал к месту событий. Была одна причина Мишиной неторопливости. И она вскорости, минут через пять, прояснилась.

Витька-пожарник, заправившись, как раз ехал поливать Мишин огород. Увидев, что дом кавказцев, стоявший высоко возле Военной горы, задымил, развернулся и был бы на месте через две минуты… Но завяз посреди улицы Советской. Пока его поддергивали трактором, дом выгорел, стены рухнули, а машина пожарника только-только показалась в конце улицы. Но у Миши были свои соображения, и Витьку он тормознул на месте, а немногих глазевших (большинство от страха разбежалось) отогнал от пожара. Отъехал и сам. И правильно сделал. Пол прогорел, и два мощно прогремевших взрыва разметали горящие бревна далеко окрест. Ладно, дом стоял на отшибе. Горящие головни попали только в два огорода.

– В подвале у них, ети ее, похоже, склад был с боеприпасами. Видал ведь, сколь раз к ним джипы подъезжали. Чё, спрашивается? Я отсмотрел одинова из лесу. Ящики носили, тяжелые. В дом зашел на следующий день – ничего не видать. В подполе было, не иначе.

Так Мишаня объяснял Витьке, но тот вряд ли что-то слышал, поскольку от страха непрерывно матерился.

Честно говоря, Миша испытывал удовлетворение. Напряжение между местными и кавказцами росло, и все равно должно было что-нибудь произойти. А так, все хорошо обошлось. Главное, не изувечили никого из черных. Пугнуть-то их отсюда все равно надо было. Но за ними явно неслабая сила, а Миша – кто? Считай, никто. Да и семья есть, на рожон-то переть. И что у нас получилось-то, считал плюсы Миша: склад обнаружили, факта уже не скроешь. И одновременно уничтожили. И он тут ни при чем. А деревенских – не видал он их никого. И точка. Деревня большая, всего не углядишь.

Подождал, пока из Верхних Кизелей примчится переполоханное начальство. Сдал погорельцев на руки заместителю администрации по соцвопросам. Все, чист. Сторожить пожарище незачем: до утра ничего не остынет, не сунешься. А утром прибудут специалисты из города. Вызвать их тоже не его обязанность, а главы администрации. На него и все остальные шишки.

Ленивый мент развернул Ласточку и поверху деревни, вдоль кромки леса, направился к своему дому.

Вся деревня и подернутые легким вечерним туманом заречные луга были как на ладони. И вдруг Миша увидел широкую плотину и пруд на два рукава, камнем-плиточкой замощенную дорогу по-над прудом, сады и парк, огороды и теплицы, а чуть подале – дом, его, Миши, дом, его имение. Картина этой маленькой вселенной в раме лесной стены на Военной горе была такой ясной, что у него заныло сердце. Он по тряс головой и углубился в свои мысли.

Да, может, когда-нибудь люди и в самом деле поймут, что лучше жить в теплом, уютном, насиженном месте, чем на юру. Вместо «железного занавеса» будет хорошая дорога. И плотину додумаются восстановить, будут тут купаться и отдыхать. Может, когда-нибудь. Лет через сто. Не при нас.

Это вы так думаете. Миша, между прочим, думает совсем по-другому. Почти все дома в Мудомоях уже принадлежат разветвленному Мишаниному семейству. Народ съезжает в Верхние Кизели, дома в Мудомоях ничего не стоят, перетаскивать старые гнилушки на новое место почти никто не пытается. Кавказцы были бельмом на глазу – сегодня вычеркнули кавказцев. Тут их больше не будет. Галька, опять же. Упала со своим блядством как снег на голову. Серега один-то уж давно бы подался на железнодорожную станцию на заработки. А тут Галька да еще ребенок. Сделаем сразу несколько добрых дел. Гальке пригрозим уголовным делом. Основания есть. От ребенка она откажется, может быть втайне облегченно вздохнув. И они с Серегой улетят из деревни, как пташечки перелетные. Таисья усыновит Олежку и уже к осени переедет. Кому она продаст свой дом, и совсем недорого, а? Прикидывая так и эдак, Миша был сегодняшним днем доволен. Он все сделает так, как замыслил. Пусть эти мудомои живут в Верхних Кизелях. Он будет жить тут, в родовом своем месте, в родовом гнезде. И называться место будет Турово. И сам он будет Михайло Туров. Вот так.

Так думал Миша. А мысли отца его, Виктора Николаевича, были тяжелыми и отгоняли сон. Миша-Миша, да кто ж даст тебе хорошо жить! Прапрадеду твоему не дали, прадеду не дали, деду не дали, я не жил, и тебе не дадут. Найдется, ох, Мишенька, найдется до твоего родового угла охотник. Уже присватываются. Мол, ферму лошадиную заведем, базу отдыха поставим. Проплатят, кому надо, и поставят. А тебя, Мишенька, в лучшем случае могут конюхом нанять али охранником, раз ты малопьющий. Пока.

Еще есть у старшого Катаева маленькая власть, кое-какие старые связи в городе, но все это тает на глазах, в городе новые люди, сила перетекает к другим. И запросы другие, телятиной не обойдешься. Хитростью тут надо брать, Мишаня, хитростью. И тертый аппаратчик прикидывал, к кому, с кем, против кого, так и эдак мысленно тасуя колоду с городскими фигурантами. И тревожно было ему, и сон не шел.