Размешайте тесто. Если оно покажется вам слишком густым, добавьте немного воды, чтобы консистенция напоминала нежирные сливки.

Нагревайте сковороду диаметром 20 см с антипригарным покрытием на среднем огне в течение 1–2 минут (вам нужно, чтобы блин готовился быстро, но не нужно, чтобы масло или тесто подгорело). Тщательно размешайте тесто. При помощи поварешки вылейте на сковороду около 1/4 чашки теста, вращая и встряхивая ее для распределения теста по поверхности и создания очень тонкого ровного слоя. Для этого требуются сноровка и в меру горячая сковорода. (Если тесто слишком густое и не растекается, добавляйте по столовой ложке воды, пока оно не станет нужной консистенции.) Готовьте 60–90 секунд, пока края не зарумянятся и не начнут отходить от сковороды. Сильно встряхните сковороду – если блин отделился, то он готов к переворачиванию. Если он прилипает, оставьте на плите еще на несколько секунд. Встряхните сковороду, чтобы перевернуть блин, или подсуньте под него лопатку и переверните на другую сторону. Готовьте вторую сторону до золотистого цвета, около 30 секунд.

Положите в центр блина горстку тертого сыра и тонкий ломтик ветчины. По желанию разбейте яйцо в блюдце и вылейте в центр, используя лопатку для удерживания белка от растекания, пока он не схватится. Готовьте на среднем огне до момента, когда сыр расплавится и яйцо приготовится. Сформуйте конвертик, подоткнув края блина вокруг яйца с двух сторон, как в открытом буррито, осторожно, чтобы не накрыть желток. Немедленно подавайте на стол.

Некоторые идеи приходят в голову в ванной, цельные, совершенные, не оставляющие сомнений, – как по волшебству. Другие возникают постепенно, поднимаются из подсознания подобно тому, как гвоздика впитывает окрашенную воду, медленно всасывая ее через стебелек, пока все лепестки не станут голубыми от краски. Мысли о том, как найти работу, приходили ко мне вторым способом.

Я знала, что должна была что-то писать: следующий роман, сразу несколько журнальных статей. Я должна была строчить рассказы о путешествиях, пока пальцы не онемеют от клавиш. Однако, чтобы утвердиться в другой стране в качестве фрилансера, требуется время, а я все еще не привыкла к новой жизни, пытаясь отделить свежие идеи от старых клише. Ревностно охраняющие свою писательскую территорию туристические обозреватели из Америки не встретили меня с распростертыми объятиями и не стали охотно делиться своим списком контактов (да я и не ждала этого от них). А мои редакторы, привыкшие к тому, что получают от меня статьи про Азию или Вашингтон, пребывали в недоумении от моей смены писательского курса. Я очень часто слышала слово «нет». Нет, спасибо. Нам это не подходит. Это не наш стиль. Или – что бывало чаще всего – они молчали.

Насчет моего романа… Как сказать…

«Ты сегодня продвинулась в написании романа?» – голос Кельвина, донесенный Интернетом из Багдада, звучал тонко и отдавался эхом в колонках моего компьютера.

«Le Projet? [106] Не очень далеко». – Le Projet – это мой второй роман, который я вроде как пишу, всего лишь на полторы тысячи слов.

Это было мое любимое время дня – перед обедом, когда я наливала себе бокал вина, насыпала немного кешью в мисочку и встречалась с мужем. Виртуально. Каждый вечер мы болтали по скайпу, наши лица и голоса передавались через две тысячи миль по велению модема. В Багдаде время на час опережает парижское (и на два часа – зимой), поэтому наши дни начинались и завершались примерно в одно и то же время – совпадение графиков, которому я была благодарна. Каким-то образом жизнь в одном часовом поясе хоть ненамного, но сократила расстояние между нами.

«Так странно, – продолжала я. – Каждое утро происходит одно и то же. Я завариваю себе чай, сажусь за компьютер и… захожу в Фейсбук». – Мы рассмеялись, но я говорила серьезно. С тех пор как Кельвин уехал месяц назад, моя дисциплина была полностью смыта цунами из видео с кошками. Вести жизнь писателя – занятие не для слабонервных, чувствительных или легкомысленных. Но я всего лишь человек, и, поглощенная неуверенностью в себе и волной переживаний, я тратила дни на бесцельные блуждания в Гугле. А теперь, когда я осталась без Кельвина, у меня появилась еще одна проблема: изоляция. У меня было несколько друзей, с которыми я виделась не чаще, чем позволяют социальные нормы, – возможно, раз или два в неделю. Однако я ни с кем не общалась ежедневно, даже – хотя я так надеялась на это – с gardienne [107] нашего дома, которая приносила письма и оставляла их на коврике у двери. Я жаждала человеческого контакта, жаждала стать частью общества. Будучи американкой, я обратилась к единственному способу это сделать, который я знала: работа.

«Книжные магазины тебе что-нибудь ответили?» – Кельвин потянулся за следующим бокалом вина, и изображение на моем мониторе исказилось, его чудесные голубые глаза и благородный рот расплылись в мутную кляксу.

«Nyet». Я отправила свое резюме нескольким англоязычным магазинам в надежде, что кому-нибудь понадобится продавец. Пока никто не ответил.

«Ну, perviy blin komom», – Кельвин знал несколько фраз по-русски, которыми изредка щеголял. Для меня они все звучали одинаково.

«М-м, никогда не пей водку на московском балконе в январе?»

«Первый блин никогда не получается».

Я ударила себя по лбу: «Почему я всегда ее забываю?» Если бы Кельвин стоял рядом со мной на кухне, я бы наклонилась к нему и ласково обняла. Но так как мы смотрели друг на друга через наши ноутбуки, то пришлось довольствоваться улыбкой из пикселей.

«А у тебя как дела? – спросила я. – Как прошел твой день?»

Он пустился в рассказы об офисных интригах, за которыми я следила как за мыльной оперой. Коллеги Кельвина казались мне потрясающими, хотя большую их часть я никогда не встречала. Я часто думала о них в тренажерном зале или во время мытья посуды: мне было интересно, пообедала ли Анджали в одном из ресторанов Нью-Йорка по моей рекомендации, или какое следующее место назначения выбрал себе Тимоти – Аддис-Абеба или Куала-Лумпур. Это был еще один признак того, что мне надо чаще выходить в люди.