Нет Ибиса, видимо, занят своими рекламными делами.

Зато сегодня присутствует мрачный Кауперманн. Не виделись сто лет, все витал где-то в высших сферах. Наш герой-гвардеец, одетый хоть и в черное, но в гражданское. Еще один из героев Романа. Впрочем, если верить Сильвии – это не роман. Это фантастика, выдумки. Бред воспаленного сознания.

Кауперманн под стать моим мыслям – мрачнее тучи, смотрит из-за угла, баюкая в руке стакан.

А мне и самому тошно, нет желания подойти и поговорить.

Публика рассредоточилась по залам галереи группками. Я, как мотылек от цветка к цветку, порхаю от одной компании к другой, удачно шучу, легко завязываю разговоры и прерываю их, подхватываю с подноса Разилы бокал с шампанским… Выбиваю клин клином.

Вот еще история из прошлого – обворожительная Тамара, черная принцесса, причина нашего междусобойчика. Автор работ, развешенных по стенам. Новая техника – икс-рэй коллаж, что-то фотографическое, связанное с передовыми технологиями. Я в этом не разбираюсь. Но, на мой вкус, прекрасно соответствует тому, среди чего мы живем.

Выворотные изображения – белое на черном, черепа с темными впадинами глазниц, оскалы голых улыбок и кости… Изгибы и излучины, заборы ребер и порочные овалы таза, раскрытая и избавленная от плоти структура момента, вывернутая наизнанку суть жизни. Показать то, что скрыто. Добраться до сердцевины. Вернуться к истокам. Просветить насквозь.

Про Тамару можно говорить что угодно, но в одном ей не отказать – она художница!

Ее черно-красные волосы падают на плечи, тонны косметики, эбенового оттенка помада, ошейник с шипами. Вампирша, лунная фея, символ некрократической столицы.

Ухажер ей под стать – чиновная шишка в черном мундире, с блестящими пуговицами и шитым серебром воротником, с серым лицом. Не улыбается, не смеется. Никаких эмоций. Некрократ.

Черная хламида Тамары расстегнута, спадает складками, волочится по паркету, под ней платье черного бархата, открыты взору стройные ноги в сетчатых чулках и высоких ботинках на шнуровке.

Курит черную сигариллу в мундштуке. Кончик носа припудрен белым порошком. Тамара или не хочет замечать этого (что? приличия?), или просто уже не замечает (что, на хрен, происходит?).

Я имел несчастье изучить все ее ужимки. Рад, что теперь она так счастливо устроилась.

Налегаю на выпивку. Потом оказываюсь на втором этаже, перегнувшись через перила, смотрю на зал, по которому бродит публика.

– Фенхель, лапочка…

Тамара умудрилась разыскать. Интересно как? Впрочем, у меня в кармане нечто, что, подозреваю, она сможет разыскать даже в глубинах Яр-Инфернопольской Свалки, которую еще называют иногда Восьмым Ладийским Морем. По запаху.

Взгляд ее полон ласки, обожания, света и радости, и мне прекрасно известно, что служит этому причиной.

– Дружок, нет ли у тебя чуточку гамибира для старой подружки?

– Принимаешь меня за барыгу?

– Ну, миленький мой… Совсем чуточку, ты же знаешь, как он действует на твою кошечку?

– Ты больше не моя кошечка, забыла? Что подумает большой мертвый парень?

– Мы ему не расскажем, правда? – проводит языком по черным губам. Язык проколот двумя сережками. – Я смогу отблагодарить, не сомневайся… Помнишь, как в старые-добрые?

– Старые и добрые закончились, подружка. Пришли молодые и злые.

Она нервно одергивает хламиду, кусает губы:

– Какого хрена? Будешь читать нотации?!

– Эта штука тебя прикончит.

– Плевать! Никто обо мне не поплачет, хаха!

– А как же мистер Растопи-мой-айсберг-крошка?

– Ох, да иди ты… Ненавижу тебя. Представить не могу, как я могла с тобой трахаться!

– Было довольно мило.

Сменяющая яростную гримасу улыбка делает ее похожей на хорошенькую гимназистку, немного бледную и слегка увлекшуюся экспериментами с маминой тушью (или сапожной ваксой?).

Я вспоминаю ее скандалы. Трижды у меня были проблемы с полицией.

– Как там твой роман? – решила сменить тактику.

– Надо же, ты помнишь!

– Еще бы, – заправляет в мундштук новую сигариллу. – Такая скука… Тебе всегда не хватало ярости. Страсти. Пишешь, как амеба. Для того чтобы написать хороший роман, нужны яйца.

– Это вызов? – беру ее за подбородок.

– Отстань, – дергает шеей, отворачивается. – Секунду назад у меня внутри все кипело. Теперь между нами – снега. Все, не хочу с тобой разговаривать.