Подействовало.

Так или иначе, решил я, шмыгая носом, будем играть в ту же игру. Не хочет тётя, чтобы я знал, что здесь жили когда-то её дети, – притворюсь, что не знаю. И, коль уж я догадался, что здесь случилось – постараюсь тётю не огорчать и ей не перечить. У меня эвон какая библиотека, и за сто лет не перечитаешь, есть чем заняться. Скучно не будет.

Я накрылся с головой одеялом. Надо спать, в конце концов…

На следующий день я твёрдо решил добраться до маленького погоста за оградой. Я уже почти не сомневался, что там увижу, но… отчего-то мне очень, очень было нужно это последнее подтверждение. Правда, когда я вспоминал покрытую ржавчиной решётку и покосившиеся кресты, заросшие буйным репейником и крапивой, уверенность моя давала трещину.

Если там похоронены мои двоюродные брат и сестра, то почему тётя Аглая не заботится об их могилах? Конечно, лопухи могли вымахать за весну, она выдалась ранней, дождливой и тёплой, а вот почти исчезнувшая тропинка… Такое за несколько недель не случится. А накренившиеся могильные камни? Так ведь тоже не бывает.

И вот, ярким и солнечным утром, «прихватив с собой мой верный мушкет», я отправился за овраг. Мушкета, увы, у меня с собой не было, но вот крепким ножом я запасся, позаимствовав его в каретном сарае. Тётушка, Иван и Стёша опять все дружно отправились «в город», оставив меня «на хозяйстве».

У ручья снова начало мутить, и куда сильнее, чем раньше. Завтрак настойчиво просился наружу, в глазах плыли красные круги.

Задыхаясь, я ухватился за сосну, сделал несколько шагов прочь от ручья – стало легче. Отдышавшись, стал спускаться опять – дурнота вернулась. Меня словно кто-то не пускал за ручей, к старому кладбищу.

– Ничего, – прошипел я сквозь зубы, ну точно как Иван Белояр из «Каракорумского пленника», выбираясь из подземной тюрьмы, – нас так просто не возьмёшь!

Недолго думая, я двинулся вверх по течению. «Ручеёк узкий и мелкий, где-то невдалеке, – думал я, – наверняка бьёт ключ. Обойду его, и все дела. Овраг неглубокий, улица, где стоит дом тётушки, в двух шагах. Не заблудишься, да и идти долго не придётся».

Держа ручей по левую руку и сохраняя известную до него дистанцию, чтобы не кружилась голова и не подступала тошнота, я бодро зашагал вперёд. Сколько тут идти? Несколько минут, не больше.

Однако ручей весело журчал себе неподалёку, булькал и переливался через мшистые коряги и камни, нырял в гущу папоротников и появлялся вновь, а исток его и не думал появляться.

Что за ерунда? Овраг не мог тянуться так далеко, через пять домов от тётушкиного он должен был упереться в улицу, что шла наперекрест; или это мне стало совсем плохо и начала мерещиться всякая ерунда?

Я осторожно огляделся – нет, я точно не в себе. По правую руку отчётливо виднелась тропинка, уходящая вверх, к задней калитке тётушкиного двора. Вот и приметная сосна с развилкой, и ещё более приметный камень с ушами, словно у зайца, – ошибки быть не может.

Я не сдвинулся ни на шаг.

Тут меня прошиб холодный пот, а на ум явилось, конечно же, гоголевское «Заколдованное место».

Тут бы повернуть назад, по гостеприимно явившейся дорожке к дому, однако…

Разве отступил бы Коннах? Разве бросил бы дело великий Пуаро? Разве испугался бы и побежал мой папа?

Я повернулся и шагнул к ручью. Со стороны, наверное, я сделался совсем зелёным, как та большая крокодила из всем известной песенки. Горло сдавило – но я всё-таки перебрался через ручей, ухитрившись даже не плюхнуться в него и не замочить ног.

Сразу стало легче. Я поднимался по склону оврага, направляясь прямо к кладбищенской ограде, когда вновь услыхал голоса, как в первое моё появление. Только на сей раз они звучали куда громче и отчётливее и раздавались совсем рядом.

У меня, наверное, должны были подкоситься ноги, когда я понял, что слышу два голоса – мальчишеский и девчоночий. Однако почему-то ничего не подкосилось, а, напротив, силы словно удесятерились, и я одним прыжком вылетел из оврага, едва не вмазавшись носом прямо в железную ограду.

Я увидел их сразу же, и они сразу же увидели меня. Мальчишка лет восьми, наверное, и девчонка моих годов, с синими глазами, русой косой и…

И в платье точь-в-точь, как на той самой кукле.

– Ой, мамочка, – сказал я, потому что ноги таки подогнулись.

– Ого! Новенький! – завопил мальчишка. Он безо всякого почтения к усопшим сидел на вершине самого высокого креста. – Новенький, привет!

«Какой я тебе «новенький»?» – хотел я ответить, и не получилось, потому что язык присох к нёбу.

Девочка, что сидела на полусгнившей скамейке, невесть как её выдерживавшей, встала, аккуратно расправив складки подола, поправила волосы, сложила руки замочком на животе, являя собой ну просто идеал гимназистки, не хватало только коричневого форменного платья с чёрным фартуком.

– Саша, манеры, – она недовольно сощурилась, глядя на мальчишку. – Очень рада, господин…

– Гнёздовский, – машинально ответил я. – Артемий Гнездовский… то есть можно просто – Тёма.

– Восхищена знакомством, господин Гнёздовский, – чопорно сказала девочка. – Я Кораблёва, Алевтина Кораблёва…