Может, сумрачники не так и плохи?

Забирая женщину в свой род, ты несешь за нее ответственность. Не бывает плохих жен, бывают мужья, которые за ними не уследили.

Сон ускользает медленно, неохотно, я уже не помню, что мне снилось. Кажется, что-то хорошее. Во рту сухо, лунный свет бьет по глазам, звезды за окном кажутся близкими и слишком яркими.

Не могу больше спать…

Шелковые простыни… я провожу по ним ладонями – никогда не спала на шелковых простынях, приятно. И никогда у меня не было платья подобного тому, что висело рядом на спинке стула.

Погладив мягкую переливающуюся белизной ткань, я завороженно веду пальцами по хитрому рисунку вышивки. Тонкая работа. Дорогая.

Тело тяжелое, не мое, одеться удается не сразу. В коридоре тихо и спокойно. Тонкий ажур арок чертит на потолке узлы теней, за огромными окнами вздыхает темное море, россыпью звезд блистает глубокий омут неба.

Одно из окон распахнуто настежь, крадущийся сквозь него ветерок разглаживает паутину занавесок, приносит запах соли и чего-то еще, неуловимо знакомого… Вереска? Опять вереска?

А вокруг нескончаемый хоровод шорохов. Старый замок дышит и жалуется. Шуршат по стенам занавески, поскрипывают под ногами половицы. Отзывается им неплотно закрытая, тронутая сквозняком дверь.

– Рори, Рори, – шепчут за дверью…

Хорошо в постели может быть лишь мужчине.

А за дверью серебром скользит лунный свет по тонкой девичьей спине. Путается в вуали темных волос, тенью бежит за ладонями Рори по ее животу, груди, тает во влажных от страсти глазах. Плавно, почти незаметно двигаются ее бедра, сладкой мукой томит его взгляд. Движения ее становятся быстрыми, стремительными, темнеют щеки, приоткрываются чувственные губы. И стонет она сладко, протяжно, и голос ее глухим эхом отдается в стуке моего сердца.

Хочется вдруг, до слез хочется, оказаться на ее месте, выгибаться дикой кошкой, выкрикивать имя:

– Рори! – и жаться к его губам жадным поцелуем…

И становится вдруг горько и больно. Почему она, не я?

Рори переворачивает ее на спину, пьет ее прерывистое дыхание, и мягкими волнами ходят его упругие мышцы.

И охота, как и она, жадно слизывать пот с его шеи, жаться к его груди, тонуть в перинах в такт его толчкам…

Нельзя смотреть.

Нельзя такое чувствовать!

Но разве так можно? Я знаю, что нельзя. Книга учила иному.

Мне тошно. И страшно.

Женщина, получающая удовольствие от близости, – развратна и подлежит умерщвлению.

За окном луна подмигивает из-за деревьев. Лежать, свернувшись клубочком, любоваться на звезды должно быть хорошо, спокойно, но меня трясет. И скрип двери режет ножом по ноющему сердцу.

Рори садится на кровать, ведет ладонью по моему плечу, шепчет ласково на ухо:

– Что за невоспитанная девочка, подглядывать некрасиво.

– Это нечаянно, – хрипло отвечаю я.

А что, если он сейчас и со мной? Как с той девушкой?

Голос сипит, не слушается, кажется чужим. Я не знаю, чего хочу сильнее – чтобы он ушел или чтобы он остался? А Рори с легким смешком отстраняется, кутает меня в одеяло и целует в макушку.

– Тебе идет это платье. Завтра станешь моей женой. Будь готова.

И уходит…

Разве можно быть готовой? Все, что я знала, чему меня учили, оказалось неверным, неправильным, бесполезным. И строки Книги впервые подвели…

Хочу закрыть глаза, заснуть и… проснуться той глупой девочкой, какой я была раньше. Или не хочу? Я уже и не знаю.

Но теперь мне почему-то спокойно. И голос у Рори красивый. Он так забавно растягивает слова…

Вереском вновь пахнет. До головокружения. Разве вереск может пахнуть? И я забываю вдруг о Рори, с головой погружаясь в нежный запах.

Женщина – существо глупое и подневольное. Она не может жить одна, она должна принадлежать мужчине. До замужества – отцу, после – мужу.

Сумрачники странные. Днем спят, ночью… ночью у меня свадьба. Льется через высокие окна лунный свет, отражается в зеркалах, блестит в хрустале бокалов. Скользят в плавном танце люди, чуть шуршит белоснежный шелк одеяний, томит печальная мелодия.

Высокое кресло, в которое меня посадили, жесткое и неудобное. От еды воротит. От вина, сильно разбавленного водой, кружится голова.

Рори ободряюще сжимает мою ладонь, на запястье его блестит серебро браслета. Он красив, Рори. Но… мне страшно. И горько. Потому что, оказывается, я не первая его жена, вторая. А первая вот, сидит по другую сторону от Рори, такая прекрасная, темноволосая, гибкая, такая…