Шрифт:
…Я опущу предварительные детали.
Когда дошло до того, о чем тебе хотелось бы подробно узнать, но, извини, пересказать не сумею, я была в ужасе. А он повел себя вдруг как старший, как опытный мужчина! Я же была робкой девочкой в его руках и от страха пошевелиться не могла! Я вдруг подумала, что у него, как и у многих его сверстников, достаточно опыта в этих делах. И я по сравнению с ним — полный ноль.
В общем, он меня ласкал, утешал, готовил, а я думала только о том, как бы не расплакаться от беспомощности. Представляешь? Нет, ты представь, представь!
И тут произошло что-то странное. Не я расплакалась. Он расплакался. Меня это просто потрясло. Я ничего не могла понять. И сейчас не понимаю. Что это? Нервный срыв? Ведь он, наверно, столько мечтал об этом!.. Он представлял это по-другому? Или, может… Не знаю, не понимаю!
Кошмар, в общем.
Он расплакался и убежал.
Тут уж и я расплакалась. Я расплакалась, как девочка, которая заполучила любимого мальчика, но не смогла с ним как следует обойтись, спугнула его своей робостью и неумелостью…
А вечером пришел Дмитрий Иванович. Сожитель. Я пыталась сделать вид, что ничего не произошло. Хотела накормить его ужином, поговорить о чем-то незначительном, чтобы успокоиться, чтобы все вошло в свою колею.
И он сел за стол и стал есть. Я посмотрела на него и поняла, что он мне невыразимо противен. Я поняла, что не смогу и часа находиться с ним в одном помещении. Противны его морщинистые щеки, то, как он жует, противны старые его руки, красные, покрытые редкими и длинными волосами. Противен запах его, противен его голос.
И я сказала: извините, Дмитрий Иванович, мы не сможем вместе.
Он помолчал, подумал и спросил: я могу узнать причину?
Я говорю: нет, извините. Главное, причина не в вас, а во мне.
Он говорит: странно. Мне казалось, у нас все наладилось.
Я говорю: мне тоже казалось. А теперь вижу, что нет.
Мне уйти?
Да. Сейчас.
И он ушел. Он все-таки мудрый человек. Он собрался за двадцать минут, взял абсолютно все, чтобы не возвращаться. Очень мудрый человек. Правда, поздно вечером все-таки вернулся. То есть не вернулся, а позвонил, я открыла, он дал мне листок. Спросил только: никакой надежды?
Нет, Дмитрий Иванович, никакой. Извините.
Ладно. Тогда это вам на память.
И ушел.
На листке было стихотворение. Мудрое, как всегда. Ты послушай.
Когда тебя судьба ударит, Не спрашивай ее, за что. За что в толпе карманник шарит В кармане твоего пальто? За что в тебя попали брызги Из-подо мчащихся колес? За что за зайцем рыщут лиски Иль волк его в кусты унес? За что осенний дождик хлещет В твое понурое лицо? За что звезда надеждой блещет И чачу пьет твой друг-кацо? Не спрашивай, будь благодарен, Что хоть судьбою обделен, Но ты не до смерти ударен, Хотя и до смерти влюблен.Правда, хорошо? Очень наивно — и очень хорошо…
Мне жаль его, но что я могу поделать? Он взрослый дядя, а я шестнадцатилетняя девочка.
Нет, я не дошла еще до того, чтобы покупать и дома тайком примерять девические юбочки или эти ужасные их кроссовки на подошве в пятнадцать сантиметров толщиной. Но я постоянно думаю об этом мальчике так, как могла бы думать влюбленная в него одноклассница. И я ревную его. Я ревную его к Вике, к Маше. И я боюсь за него. После этого вечера он не появлялся в школе, я вся извелась и не выдержала, позвонила ему домой, телефоны все в классном журнале есть. Трубку взяла женщина с очень молодым и приятным голосом. Его мать. Я подумала, что она ненамного старше меня. Официальным голосом поинтересовалась, почему Саши нет в школе. Она удивленно ответила, что болеет: простуда или грипп.
Наверняка она скажет ему об этом звонке. Он поймет, кто звонил. Пусть. Главное, он жив и здоров. То есть не совсем здоров, но простуда или даже грипп — это пустяки.
Я хочу его видеть, понимаешь? Хотя бы только увидеть. Я не хочу от него ничего взрослого, понимаешь? Я люблю его, господи, вот сумасшествие-то! — я люблю его так, как в шестнадцать лет любят. Чисто и бескорыстно. С этим надо бороться, но я не хочу с этим бороться. Пожалей меня. Услышь меня, приезжай ко мне. Я тебя разлюбила, но почему-то кажется, если увижу, если испытаю с тобой опять то, что было, я вернусь в себя, в свой возраст, я вылечусь!
А скоро Новый год. Праздник, который я всегда любила. А теперь заранее тоскую, потому что знаю, что не смогу провести его так, как хотела бы: с ним вдвоем. Это невозможно. Ладно, буду одна. Напьюсь.
ОН
Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, взрыв. Хлопушки хлопают. Бенгальские огни вспыхивают. Елки горят. И мне некому рассказать о том, что происходит, кроме этого черного ящика — диктофона. Всякий политик обречен на одиночество. В этом смысле я большой политик, у меня большое одиночество. Полное.