– Шкафы для посуды буду лично пговегять утгом. Если в шкафах обнагужу тгипер, пеняйте на себя. Доложу Лисицкому. Ясно?

– Так точно!

После этого начальник столовой поспешно выкатился из душной мойки и исчез в сложных лабиринтах главного здания военного училища.

– Интересно, вытянулась бы его жирная морда или нет, если бы мы сказали: «Так вы и есть самая главная свинья, товарищ прапорщик»?

– Мне другое интересно: он свой прибор в бане видит или на ощупь находит?

Но как они ни пытались компенсировать пережитое унижение, после посещения мойки прапорщиком разговор не клеился. И они доделывали свою работу в молчаливой полудреме своих мыслей, метавшихся призрачными тенями над реальностью, раскалывающих на части не до конца сблизившиеся частички сознания каждого из них. Через некоторое время к ним присоединился шумный Осипович, отмывший к тому времени большой обеденный зал. Затихли каскады звуков, издаваемых металлической посудой. Еще через час, после оттирания самой мойки и лестниц на своем этаже, они могли идти спать. Но тут пришел курсант из второго взвода – наряд этот был сборный, по несколько человек с каждого взвода – и сообщил, что их замкомвзвода Паша Качан приглашает всех к столу, если, конечно, работу закончили. Это был неожиданный сюрприз, потому что их-то сержант Иринеев не церемонился и никогда не приглашал никого к столу. Общался из их взвода только со старшиной Корицыным и лишь в нем готов был признавать человека. А этот вот, вроде бы чужой, случайно оказавшийся в роли дежурного по столовой, пригласил и вел себя с ними на равных. Двухметровый здоровяк, блиставший мышцами, казался неуступчивым и злым с виду. На самом деле сержант Качан вполне был терпим и расположен к дружескому общению. Сытный ужин из необъятного противня жаренной на настоящем масле картошки с мясом и луком был до безумия сладок. Картошка издавала сильный, уже позабытый домашний запах, уносила от этих казенных, неприветливых стен в далекую украинскую провинцию, где бабушка виртуозно готовила только что выкопанную молодую картошку одинакового размера, присыпая ее зеленью, кусочками слегка поджаренного сала и сочными ошметками выкормленной в домашних условиях курицы. Но той ночью Игорю казалось, что даже дома он не пробовал столь вкусных деликатесов…

До пяти утра, когда они должны были снова начать работу, оставалось еще добрых два часа, и мнения в отношении места для заслуженного отдыха у Игоря и Алексея неожиданно разделились. Алексея магнитом тянуло в казарму, где было тепло, а скрип кроватной пружины казался не просто уютом, но верхом блаженства натруженного и ноющего тела. Но там пришлось бы расстилать кровать, потом застилать ее в потемках за час до подъема роты, выравнивать одеяло и делать еще множество неприятных мелочей. И наверняка выслушивать впоследствии упреки Иринеева. Суетиться ради большего комфорта на час Игорю совсем не хотелось, тем более что в столовой на трех составленных вместе стульях, под сложенной вдвое списанной скатертью он чувствовал себя вполне сносно. Спокойствие истосковавшейся по одиночеству и размышлениям души и вожделенное желание покурить заметно перетягивали на чаше весов тягу плоти к комфорту. Проводив взглядом с крыльца столовой Арта и Утюга, медленно удаляющихся по обледенелому асфальту тяжелыми, переваливающимися походками очень сытно поевших людей, Игорь порхнул спичкой и с наслаждением задымил. Над училищем коварной колдуньей склонилась ледяная, словно оцепеневшая от холода, до безумия тихая ночь. Перед взором Игоря раскрылся нарисованный мир, застывший в сотне метров на склоне ненавидимого и одновременно любимого курсантами Сучьего парка с тысячами одуряющих легенд. Деревья с насмешливо повисшими темными кудрями замерли, застигнутые врасплох в своем причудливом танце. А раскрашенный, вечно загадочный круг луны казался упрямым, тупо уставившимся на землю немигающим глазом сквозь дымчатую вуаль неба. Совсем как чем-то недовольный сержант со сдвинутыми на лоб бровями. Обледенелые углы зданий, высвеченные пучком направленного света от училищного прожектора, выглядели завернутыми в целлофан. Игорь улыбнулся сам себе, и радостная, томительная нега от внезапного единения с холодной ночью охватила его целиком, приняла в темные, хмурые объятия оцепенения. Ему было приятно поеживаться некоторое время от медленно подступающего мороза, но, как выскочивший из парной заядлый банщик, он знал, что накопленного тепла тела хватит ровно на сигарету. И это – он также знал наверняка – самые приятные и самые шальные мгновения его училищной жизни. Что думал он о жизни и куда стремился теперь? Только то, что когда-нибудь он получит лейтенантские погоны и начнет свой собственный разбег по взлетно-посадочной полосе. Узкой, но зато длинной, почти бесконечной. Он взглянул на свои руки – заскорузлые и сморщенные от дрянной неблагодарной работы и воздействия воды с моющим средством – и опять улыбнулся сам себе. Наряды уже давно не давались ему тяжело, как и все остальное – сама учеба, караульная служба, кроссы, вечные уборки… Теперь, после почти полутора лет новой жизни, бесконечного недосыпа, долгих переходов в лесные лагеря и обратно, караулов, он незаметно привык к непосильной работе, ему стало все равно, чем заниматься. Все получалось порой неблестяще, но и не хуже, чем у других. Как когда-то в школе. Но тогда он не знал, зачем ему необходимо учить то или иное правило. Тут же все носило прикладной, вполне утилитарный характер, многое было написано кровью, тысячи раз выверено самой жизнью. Все, что они реально изучали, уже само по себе стояло в двух шагах от смерти, о которой им постоянно напоминали. И ему в глубине души были приятны эти напоминания и личная причастность к чему-то явно нешуточному, почитаемому и имеющему грозные контуры. Ох, как хотелось ему поскорее закончить учебу и отправиться в стонущий и рвущийся Афганистан – место, где он точно мог бы себя проявить. Мысли о славе, о героическом поступке приходили так же часто, как и в забытые школьные времена. В те секунды, когда Игорь думал о предстоящем великом деле, в его глазах многие глупые и ненужные усилия приобретали совершенно иной, оправданный смысл, а себя он ощущал потомком отважных викингов. С каждым днем Игорь чувствовал, что независимо от полученных знаний и усвоенных навыков он становится способным на еще большее, даже на такое, что когда-то казалось недопустимым и страшным. И это тоже ему нравилось, потому что он уже точно знал: выпускника РВДУ от первокурсника, в принципе, отличает не сумма сногсшибательных знаний, а какая-то отдающая степной дикостью и варварством «способность на все». Это знание, уловленное в паузах между простыми фразами курсантов старших курсов, офицеров и преподавателей, вполне позволяло Игорю уже сейчас мыслями переноситься в пространство своих мечтаний, где он представал гордым генералом, боевым командиром, умеющим вести войну, рассчитывать силы, панорамно видеть обстановку всего театра военных действий, предвидеть все, что будет совершать. Не конкретные действия и приказы, но форму их принятия и осуществления – жесткую, бескомпромиссную и безжалостную. Вот что отличает профессионалов, каким он стремился стать! Таким, чтобы отцу было приятно на него посмотреть и оценить весь уровень славы одним только взглядом на карту пройденных им опасных военных маршрутов. Чтобы ордена на его груди говорили сами за себя. Чтобы немыслимый, сказочный почет явился логическим продолжением его деятельности, непреклонных решений, направленных на великие победы. Он не знал, кого он должен будет побеждать, не представлял, кому именно необходимы будут его выдающиеся военные достижения. Но он хорошо видел свое предполагаемое место, место решительного полководца и удачливого командира. Вот о чем мечтал этот молчаливый вчерашний школьник, ничего не ведающий о наслаждениях. Непроизвольная конвульсия тела, содрогнувшегося от холода, вырвала Игоря из плена размышлений, которые всякий раз непроизвольно уводили его к любимому образу маршала Жукова. Он быстрым шагом вошел в столовую, закрыл дверь на щеколду и уже через минуту устроился на жестких стульях, ничуть не жалея о койке. В самом деле, после такой работы условия отдыха становятся абсолютно не важными. Но, к своему удивлению, он не смог уснуть тотчас, как рассчитывал. Разные мысли кружились в голове, сталкивались друг с другом, вызывая болезненный скрежет, оставляя неизгладимый след беспробудной, невыразимой тоски, не позволяющей уснуть. Наконец в полудреме Игорь нащупал нить, ведущую из лабиринта его тревоги. Он вспомнил довольно странный и вместе с тем знаковый разговор с Алексеем на первом курсе во время первого увольнения в город.

Разговор возник совершенно случайно, когда они гуляли в воскресенье по унылым полуразрушенным, как в послевоенное время, закоулкам Рязани с угнетающе хмурыми и ютящимися коробками хрущевок, наводящими тоску облупленными стенами и наспех завешанными окнами. Но ребята не замечали абсурда советской архитектуры и не испытывали щемящих приступов стыда за серую омерзительность действительности. Напротив, они оба почти ликовали от неуемного ребяческого восторга, связанного с новыми, ранее неведомыми ощущениями. Их действительность в сравнении с городской была гораздо мрачнее, имела больше скверны и ожесточения. В памяти осталось ощущение, как их ноги, как будто впервые в жизни облаченные в ботинки, не чувствовали холодной пронизывающей поземки и после сапог являли такую фантастическую легкость, что, казалось, каждый мог бы легко допрыгнуть до окон до второго этажа, если бы в том была необходимость. Они сознательно избегали больших шумных улиц, чтобы не нарваться на патруль. И не испортить себе настроения унизительным козырянием, неумолимо напоминающим о том, что они давно себе не принадлежат, что стали частью могучей системы, смертоносной машины, которая вращается подобно исполинскому чертову колесу и которую боятся даже за океаном. Совсем как дети, они выскальзывали к киоскам с мороженым, покупали по две порции и опять ныряли в глушь переулков, где мещанское болото скрывало их от вороненого глаза какого-нибудь ментора в погонах. Их совершенно не смущали мороз и комичный, вероятно, несуразный вид двух здоровых молодых людей в шинелях и с мороженым в руках, которое они поглощали по привычке спешно, кусками, лишь во рту растворяя его горячей молодой энергией. Так, с опаской и оглядкой, поедают пищу молодые псы, знающие, что в любой момент может появиться более сильный, старший собрат и отобрать все, что будет в наличии. Наевшись досыта в каком-то захудалом кафе, они купили билеты в кино и после сеанса опять прятались между нескончаемыми дворами чужого холодного города. Так спокойнее. Им казалось, что если притаиться в глубинах кирпичных подворотен, они смогут сохранить независимость и свободу или хотя бы их притягательную иллюзию. И все же на одной из маленьких улочек неподалеку от центра им повстречался командирский уазик, внезапным неотвратимым привидением выплывший из-за угла. От непроизвольного спазма их дыхание одинаково перехватило и руки потянулись было откозырять, но машина, визжа мотором от резкого увеличения скорости, высокомерно пронеслась мимо. Потом они выяснили, что оба заметили грузный силуэт, начальственно развалившийся на месте рядом с водителем.

– Когда меня уже так будет возить машина?! – сказал в сердцах Игорь, поддавшись мгновению зависти к атрибутам несомненного успеха, но тут же осекся под внимательным взглядом товарища. Алексей глядел на него пытливо, его брови вздернулись, а серые зрачки несколько расширились. Игорь уже успел заметить, что Алексей легко заводился, когда дело касалось его принципов. И эти принципы заметно отличались от его, Игоря, мироощущения.

– Для тебя в самом деле важно вот так ездить на машине и думать, что ты управляешь половиной мира? – В интонации Алексея присутствовала ирония. Как будто не он сейчас стоял на рязанском тротуаре в нелепой шинели, от которой фигура казалась стиснутой и угловатой. Как будто не они вместе прятали, словно помешанные, маленькие хлястики от своих шинелей как самое дорогое, бесценное сокровище – их курсанты постоянно утаскивали друг у друга, и без них невозможно было ни увольнение, ни спокойное существование в стенах училища.

– В самом деле, – честно ответил Игорь, тоже посерьезнев, – не из-за того, что в машине мягко и удобно, а потому, что эта машина свидетельствует, что едущий в ней выполняет важную работу, занимает большую должность, одним словом, добился в своей карьере многого. Ты разве хочешь всю жизнь бегать по лесам и захватывать объекты?!

Игорь видел, как Алексей, пока он говорил, негодующе замотал головой и даже отвернулся, слегка наклонив голову и крепко сжав челюсти, как он не знал, куда упрятать руки, и нервно то совал левую руку в карман, а правую в разрез шинели на груди, то опять вытаскивал их, словно вспоминая, что это запрещено.

– Нет, ты не мотай головой, скажи, зачем ты пришел в училище? – Теперь уже Игорь смотрел на него пристальным, испытывающим взглядом, неотступно следя за каждым движением полноватых губ, за напрягшимся и заострившимся лицом, за наклоном головы. Только сейчас Игорю показалось, что он впервые видит истинное обличье товарища, полное суровости, уверенности в своей правоте, желания жить и дышать полной грудью.

Ему подумалось, что он так мало знал о человеке, с которым ежедневно делил обязанности, выполнял множество всяких простых и сложных действий, прятал под маской камуфляжа все то личное, что тщательно скрывалось от ста тридцати человек.

– Зачем я пришел в училище?! Я пришел, чтобы стать лучше, сильнее, увереннее. Чтобы, – тут Алексей кашлянул в тряпичную перчатку, очевидно, пытаясь скрыть или уменьшить возбуждение, – если, это возможно, – тут он опять запнулся, – стать сверхчеловеком. Потому что мне твердили, что это единственное место в нашей стране, где готовят великих воинов…

– А что дальше, когда ты станешь, ну, например, как Шура Мазуренко? – В тоне Игоря сквозила насмешка, как бывает у учителя, который видит, что ученик выучил урок, но не понимает его сути. Алексей воспользовался мгновением паузы, чтобы глотнуть морозного воздуха.