— Музычку слушаешь, да? — съязвила она.

— В доме очень холодно, — сказал я. — К тому же…

Она пожала плечами, прошла в буфетную и, так и не вынув руки из карманов, села на стул Фрэнка. Я последовал за ней и, присев на подлокотник дивана, стал пить чай.

— Дорин, мне действительно очень жаль, — сказал я. — Ведь он мой брат, между прочим. — Она опять промолчала. — Даже не знаю, что сказать.

Молчание.

Я не хотел ни о чем расспрашивать ее до похорон, поэтому проговорил:

— Просто не верится. Не верится, и все. Он всегда был так осторожен.

Молчание.

— Я имею в виду, он никогда не пил больше половины порции.

Молчание.

— И не прогуливал работу.

По лицу Дорин покатились две слезинки.

— Может, его что-нибудь тревожило, а? Ну, что-то такое, из-за чего он потерял осторожность?

Молчание. Слезы продолжали течь.

— Дорин?

Она резко повернулась вместе с креслом.

— Заткнись! — закричала она. Слезы уже градом текли по щекам. — Заткнись! Я не вынесу!

Она вскочила и, подбежав к раковине, остановилась. Ее плечи дрожали, руки безвольно висели вдоль тела.

— Что не вынесешь, дорогая? — спросил я, подходя к ней. — Что ты не вынесешь?

— Папа, — заговорила она. — Папа. Ведь он мертв, да? — Она повернулась ко мне. — Да?

Я развел руки, и она уткнулась мне в грудь. Я обнял ее.

Через некоторое время она выпрямилась, и я снова предложил ей чаю. На этот раз она согласилась. Я сел рядом с раковиной на высокий табурет, обтянутый красной искусственной кожей, и наблюдал, как она то подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток, то смотрит в нее. «Интересно, — подумал я, — она такая потому, что в гостиной лежит ее мертвый отец, или есть другая причина». Я не мог дать четкий ответ. Восемь лет назад, когда мы виделись с ней в последний раз, ей было семь, поэтому я не знаю, что она собой представляет. Хотя догадываюсь.

Она выглядела старше своих пятнадцати. Я бы и сам не удержался от всяких мыслей, если бы Дорин не была моей племянницей. Сразу ясно: она знает, что есть что. Это видно по ее глазам. Интересно, знал ли Фрэнк, что она не девственница. Не исключено. Но не признавался в этом сам себе. И если его что-то тревожило, не признался бы ей. Таков был Фрэнк. Следовательно, нет оснований считать, будто ей что-то известно, если не предполагать, что она видела или слышала нечто важное, а Фрэнк не знал, что она это видела или слышала. Если она что-то видела или слышала, я это выясню, но не сегодня.

Я слез с табурета, прошел в буфетную и выключил радио. Была половина девятого. На улице прогрохотала тележка молочника. Я вернулся в кухню.

— Хочешь сигарету? — спросил я.

Дорин кивнула и поставила чашку на стол. Я прикурил две сигареты. Курильщиком она была не заядлым. После нескольких затяжек я спросил:

— И что ты собираешься теперь делать?

— Не знаю.

— Ты же не останешься здесь, верно?

Она помотала головой.

— Послушай, — сказал я, — конечно, ты меня плохо знаешь, а то, что знаешь, тебе не нравится, но у меня к тебе предложение. Возможно, идея будет тебе не по душе, и все же мне хочется, чтобы ты хорошенько обдумала ее в ближайшее время. На следующей неделе я уезжаю в Южную Африку. С женщиной, на которой, скорее всего, женюсь. Мы вылетаем в среду. У меня три билета. Почему бы тебе не поехать с нами?

Она посмотрела на меня. Я не смог понять, какие мысли бродят у нее в голове.

— Подумай над этим. Я был бы рад, если бы ты поехала. Надо бы закончить дела с твоим папой.

— Очаровательно, — проговорила она. — Я начинаю чувствовать себя действительно нужной.

— Я пробуду здесь все выходные, — сказал я. — У тебя есть время решить.

— Нет, спасибо.

Она продолжала смотреть на меня. Я бросил взгляд на часы.

— Они придут сюда без четверти, — напомнил я. — Есть еще пять минут. Хочешь побыть с ним до их прихода?

Она отвела взгляд. И снова стала пятнадцатилетней.

— Нет.

— Он был бы рад, — сказал я.

Она всхлипнула.

— Иди, — сказал я. — Время еще есть.

Она положила сигарету на блюдце и ушла, а через пять минут вернулась. Ее щеки были мокрыми, а глаза покраснели.

Я надел куртку, прошел в гостиную и встал у гроба. Лицо Фрэнка было обращено к потолку. На свете не было ничего более спокойного, чем это лицо.

За окном послышался шум мотора, а потом в дверь постучали.

— Прощай, Фрэнк, — сказал я.

Я вышел из комнаты в холл и открыл дверь. На крыльце стоял мужчина в высокой шляпе.

— Доброе утро, сэр, — сказал он характерным голосом.

Мы вышли из церкви и снова сели в машину — мы с Дорин на заднее сиденье, викарий рядом с водителем. Мы ехали по окраинам. На одном из перекрестков старикан на старом, как он сам, велосипеде остановился, снял шляпу и проводил нас взглядом.

После продолжительного молчания викарий уперся локтем в спинку сиденья, повернулся к нам и сказал: