– Сами виноваты.

– То-то и мы баим, потянулись за тобой: куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй.

– Бабы вы, а не мужики. Вовсе раскисли. Ну, да уж как себе хотите, охота, так и кисните, а деться некуда, на контракт пошли, я буду на контракте стоять.

– Твоя воля, – угрюмо отвечали князевцы. – Пожалуй, хоть и до последнего губи.

– Не погублю. Взялся за вас, так выведу в люди. Кто слушался меня, тот теперь с хлебом будет. И теперь говорю: кто парить будет столько, сколько и в прошлом году готовил, тому зимой всем помогу. Семян не хватит – семян отпущу, а кто по-своему захочет гнуть, тот, во-первых, и не ходи ко мне, а, во-вторых, за землю по контракту всё одно взыщу.

– Да коли мы её сеять не станем?

– А хоть с маслом её ешьте.

– Вот оно что! – говорили князевцы, потряхивая головами. – Ловко же ты нас прикрутил! В этакой неволе отродясь ещё мы не бывали. И Юматов телёнок перед тобой.

– Вы Юматовым меня не корите. Для себя неволить вас не стану, а для вашей пользы – три Юматова со мной не сравнятся, так и запишите.

Я был бы несправедлив к себе, если бы не оговорился в том, что в моей прямолинейности, так оказать, с крестьянами бывали моменты и сомнения.

При всей твёрдости и непоколебимости, с какими я проводил в жизнь путём экономического давления «их пользу», я не мог не чувствовать, что дело идёт далеко не так гладко, как оно представлялось мне в теории. Объяснение этому было, конечно, прежде всего, в неблагоприятном стечении климатических условий: как нарочно, например, выдался такой год, из десяти один, когда весенняя пашня в дело не вышла. Но помимо этих, очевидных, причин, были какие-то другие, мешавшие делу, которые как-то ускользали из доступного моему пониманию кругозора.

Я старался отрешиться от всякой предвзятой мысли, чтоб выяснить себе, в чём же суть? Почему я на каждом шагу, со стороны крестьян, встречаю постоянно доходящее до враждебности упорство? То, что я навязываю крестьянину, – это польза? Нет сомнения, и лучшее доказательство тому – мои поля.

Не было сомнения и в том, что рано или поздно, всё вводимое мною, так или иначе, войдёт в жизнь. Может быть, я преждевременно ввожу всё это? Действительность и здесь давала красноречивый ответ в пользу своевременности. Не верят они в успех? Но, опять-таки, мои поля налицо. Ссылаются на слабосилие? Но в этом прогрессе залог их будущей силы. Ленивы? Конечно, лень есть, но их лень мне была ясна: свежая живая рыба в реке и та же вялая, сонная рыба в садке – наглядная параллель, дающая объяснение, почему крестьянин без знания, без земли и без оборотного капитала будет и ленив, и беспечен.

Всё это было очень ясно, и если я и упрекал крестьян в лени, то только с той целью, чтоб, указав им существующий недостаток, помочь им скорее с ним справиться. Но все эти упрёки, не достигая цели, вызывали только всё большее и большее раздражение. Я уподоблялся человеку, идущему к толпе с руками, которые переполнены всяким добром, предназначенным для неё, а лица этой толпы уже кривятся и раздражением, и злобой.

Не раз я делал попытку выяснить этот вопрос с самими же крестьянами, с теми из них, которые выдавались из толпы своим более широким пониманием явлений жизни, отличались своей способностью обобщать факты. Из таких моё внимание останавливали двое: Фрол Потапов и Юстин Александрович Родин.

Фрол – садковский крестьянин, был лет 55, с широким мягким лицом, с широкой седой бородой, с умными весёлыми голубыми глазами. Несомненно, это был человек недюжинного ума и смётки, доказательством чему служит тот факт, что ни одной сделки общество не делало, не выбрав его в число своих уполномоченных. Такой же смёткой отличался Фрол и в разных коммерческих делах – в купле и продаже скота, в разных мелких крестьянских аферах. В таких делах Фрол непременно сотоварищ, и там, где его нет, там садковец почти всегда получит убыток. Таким образом ум, знание жизни, опыт были за Потаповым.

Но рядом с этим положительным качеством в Потапове было что-то такое, что лишало его доверия. Это что-то была какая-то неустойчивость.

– Мотоват маненько.

– Мошенник, что ли?

– Зачем? так, в мыслях мотоват: дело-то смекнуть – смекнёт, а глядишь, линию не выведет.

– Неустойчив?

– Действительно, не сустойчив. Сейчас его самого взять вот: умён, всяко дело разобрать может а себе ничего не припас: так, не лучше последнего мужичонка.

– Так что ж? Это только честь ему делает.

– Не большая и честь, коли нечего есть.

Мои симпатии принадлежали целиком Фролу.

– Скажи, Потапов, отчего ты бедный?

Потапов добродушно-лукаво смотрит мне в глаза.

– Ума не хватило, – говорит он, и весёлая улыбка пробегает по его губам.

– Полно: ты своим умом всю деревню за пояс заткнёшь.

– Глядите…

– Ну, к вину немножко слабоват, положим, да, ведь, мало ли богатых, которые пьют.

– Пьют.

– Зло-то зло, да уж не такое…

Потапов весело кивнул головой и проговорил: