Однажды в степи, около Сорок, мы встретили мальчишку-пастуха. В руках у него на веревке, головой вниз, висел полузамученный большеглазый степной орленок. Мы остановили лошадей.

— Продай птицу, — предложил я.

Мальчик согласился. Он рассказал, что птица прилетела «с той стороны». Я дал ему денег, взял орленка и, доехав до берега Днестра, вышел из экипажа.

— Что вы будете с ней делать? — улыбаясь, спросил Кирьяков.

Я развязал орленку крылья и лапы, положил его в густую траву у самого берега, присел возле него на корточки.

— Когда ты отдохнешь и поправишься, — тихо сказал я, — и сможешь летать, возвращайся на Родину и поцелуй нашу землю. Скажи, что это от меня…

Орленок взглянул мне в глаза. На секунду его взор стал строгим и пристальным. Он точно читал правду. И вдруг, к моему восторгу, взмахнул крыльями и взвился в небо. Через несколько секунд он был на середине Днестра. Потом, становясь все меньше и меньше, черной точкой исчез на том берегу, где синели леса моей Родины.

Мы закончили наше турне и через две недели вернулись в Кишинев, где намеревались дать еще несколько концертов, а затем ехать в Польшу.

В Кишинев я приехал к вечеру. Наскоро поужинав в отеле, лег и уснул как убитый. В пять утра в мой номер постучали.

— Пожалуйте в управление!

Кирьяков открыл. На пороге стояли жандармы. Сообразив, что дело дрянь, он бросился в город предупредить моих друзей. Самыми «влиятельными» из них были директор банка Черкес и директор Бессарабских железных дорог Николай Николаевич Кодрян — русский инженер, родом из Бессарабии, умница и большой дипломат, умевший ладить с румынами, — единственный «русский», занимавший здесь такой большой пост. Через полчаса оба они были уже в управлении, обеспокоенные случившимся.

Меня ввели в кабинет к ротмистру. Он указал на стул.

— Подайте мне «дело» Вертинского! — распорядился он.

— «Дело»? У меня дело? Но какое?

Я с изумлением и тревогой смотрел на толстую папку, до отказа набитую бумагами. Потом я узнал, что все это были донесения из провинции обо мне и моих концертах, наскоро состряпанные местными агентами.

— Вы большевик? — в упор глядя на меня, спрашивал ротмистр.

— К сожалению, нет!

— Почему «к сожалению»?

— Потому что, если бы это было так, я пел бы у себя на Родине, а не ездил бы в такие дыры, как Кишинев.

— Вы занимаетесь пропагандой!.. — крикнул ротмистр, стуча кулаком по столу.

— Укажите мне, в чем она заключается…

— Вы поете, что Бессарабия должна принадлежать русским!

— Неправда!

Он ткнул мне в лицо перевод песни.

— Я не читаю по-румынски и не знаю, что здесь. Я знаю только то, что я написал!

Ротмистр злился. Он грозно потрясал в воздухе моей безвредной песенкой «В степи Молдаванской», «Да-да, конечно. Вы маскируете смысл, но все понимают, что вы хотите сказать!»

— Было бы странно, господин ротмистр, если бы я пел так, чтобы меня не понимали!

— Вы — советский агент! — раздражаясь все больше, кричал он. — Вот здесь мне доносят, что вас засыпают цветами! Вы разжигаете патриотические чувства… у русских! Вы обращаетесь с речами..

— Никаких речей я не говорю!

— Я запрещаю ваши концерты. Как вы попали сюда? Кто дал вам визу?

Допрос длился час.

Резолюция была коротка: выслать из пределов Бессарабии в Старое Королевство.

Напрасно хлопотали мои друзья, нажимая на свои связи и знакомства. Ничего сделать было нельзя. Совершенно ясно, что «дело» о моем «большевизме» было мне «пришито». Настоящая же причина крылась в чем-то другом. После нескольких дней, во время которых меня ежедневно в пять утра таскали на допрос, я, наконец, догадался рассказать друзьям историю с шансонеткой в кишиневском саду.

После этого все стало окончательно ясно для них и для меня; я осмелился отказать в просьбе любовнице всесильного генерала Поповича! В ту же ночь я был отправлен в Бухарест, в главную сигуранцу.

Мы с Кирьяковым очутились в купе третьего класса. Напротив нас, небрежно закинув ногу за ногу, расселись знакомые сыщики, которым мы давали по десятке. На лицах их было особое выражение. Они как бы говорили «Вот видишь, «последние» стали «первыми». Ты думал от нас десяткой отделаться, а теперь вот и тысячей не отделаешься!»

Мимо нас проплывали кукурузные поля, леса, небольшие станции. Мы вытащили из корзинки курицу и яйца, которые дала нам на дорогу добрейшая мадам Кодрян, сыщиков послали за бутылкой вина и устроили завтрак. От крепкого бессарабского вина сыщики осовели и через час заснули, блаженно захрапев в углах вагона. Мы с Кирьяковым посмеялись и пошли в вагон-ресторан пить кофе. Там нас и отыскали часа через два проснувшиеся сыщики. Радость их была неописуема. Они, вероятно, думали, что мы сбежали. Но бежать было некуда и незачем, и мы мирно продолжали свой путь до Бухареста, делясь папиросами и пищей со своими спутниками.