— Ну, тогда снимайтесь сами, а я не желаю, чтобы меня дергали, как манекен, — заявил я и удрал в каюту.

Остановиться мне было предложено в отеле «Ансония». Это был «артистический» отель. Там останавливался Шаляпин, жили пианист Зилоти, Никита Балиев со своей «Летучей мышью», Рахманинов, скрипач Иегуди Менухин, Тосканини… Менаджером там служил бывший московский миллионер булочник Борис Филиппов, с которым мы были в Москве приятелями. Особой чистотой и роскошью отель не отличался, но находился в удобном районе, и главное, там жило много русских.

В тот же вечер, не дав опомниться, мои менаджеры решили показать мне Нью-Йорк.

— У вас будет сразу полное впечатление от ночного города, — сказали они.

По-видимому, эти люди рассчитывали сразу же подавить меня величием города. Покатав по широким улицам и показав знаменитое 5-е авеню, они отвезли меня в кино, только что открытое в нововыстроенном билдинге в сто два этажа.

Зал был рассчитан на пять или семь тысяч человек. Шло «Воскресение» Толстого с Анной Стэн в роли Катюши Масловой. Картину ставили тщательно. Ассистентами режиссера были приглашены такие авторитеты, как художник Судейкин и Илья Толстой, сын Льва Николаевича. Анна Стэн — русская по происхождению, которой очень «занимались» в Голливуде, готовя из нее «звезду» первой величины — чудесно играла Катюшу. Картина стоила миллионы, реклама — тоже миллионы. Перед началом картины из-под земли поднялся оркестр в сто двадцать человек, составленный из лучших музыкантов города. Многие из них были лауреатами консерваторий.

И что же они играли? «Очи черные»… Это у них считалось «русской музыкой»! Переделанная на все лады, искусно аранжированная, банальная и незатейливая мелодия, не переставая, звучала все время по ходу картины.

Как это типично для американцев!

Голливуд потрафляет вкусам среднего обывателя, а кто же из этих обывателей не знает «Очи черные» и не считает их «шедевром» русской музыки!..

Меня это возмутило. Неужели же они ничего не могли выбрать из Мусоргского, Римского-Корсакова, Глинки, Чайковского? Из народных песен, наконец!

Театров в Америке почти нет. Во всяком случае такой роли, какую театры играли в прежней России, какую играют сейчас в СССР, они не имеют. Есть одна опера — в Нью-Йорке и одна — в Чикаго. Драматических театров очень мало, и «сезонами» они не существуют. Зато в большой моде «ревю» и всякого рода массовые постановки с сотнями «герлс», с дорогими костюмами фигурантов и фигуранток, с разными оркестрами, летающим балетом и прочими чудесами. Такие постановки обычно бьют только на роскошь, размах и стоят огромных денег. Рекламируют их приблизительно так: «Великий вальс!» Ревю. Постановка обошлась дирекции в 2 500 000 долларов! Спешите все! Такой роскоши вы никогда больше не увидите!»

Кто автор этой пьесы? Кто режиссер? Какие актеры играют в ней? Об этом не говорится. Все это вы узнаете потом, когда купите билет и посмотрите пьесу. Рекламируется только он, «царь доллар». Только цена.

— Дорогая! — говорит внимательный и любящий муж своей жене. — Я купил сегодня билеты на два спектакля! В воскресенье мы пойдем на постановку, которая стоит миллион долларов, а во вторник — на два миллиона! По порядку, так сказать. Сначала дешевле, потом дороже. Чтоб не перепутать.

Меня бросало в дрожь от американских театральных вкусов. Конечно, в Америке любят и ценят больших, настоящих артистов. Там выступали и Рахманинов, и Крейслер, и Шаляпин, и Тосканини. Есть прекрасные оркестры, широко известны имена Кусевицкого и Леопольда Стоковского, Хейфеца, Лоренса Тибет, Иегуди Менухина, Владимира Горвица и других. Но все это для «хай-класса». Обыкновенный же, рядовой обыватель, воспитанный на кино, серьезного искусства не любит и им не интересуется. Его вкус, так называемый «вкус Бродвея», — весьма ограничен.

Я помню, один из наших соотечественников выступал в лучшем театре Бродвея со своей труппой, получая чуть ли не сто тысяч долларов в неделю. Его имя светилось над театром огромными буквами и делало большие сборы.

Как-то, познакомившись со мной, он пригласил меня в свой театр с просьбой после представления обязательно зайти к нему за кулисы — сказать свое мнение о спектакле. В ложе было пять мест. Я пригласил Балиева, Судейкина и знаменитого режиссера Гордона Крэга, который когда-то у нас в России ставил «Гамлета» в Художественном театре. Мы едва досидели до конца. Это было что-то невыразимое. Такой халтуры я никогда не видел. Я был настолько убит зрелищем, что не пошел за кулисы после спектакля, рискуя остаться в глазах Аполлона невежливым и невоспитанным человеком.

Публика, однако, была в восторге и аплодировала без конца.

Для моего первого концерта в Нью-Йорке был снят «Таун-холл» — один из двух больших и самых популярных концертных залов города. Больше его только «Карнеги-холл», который рассчитан на четыре тысячи человек. Я не захотел петь в таком огромном помещении, боясь, что от этого концерт потеряет свою интимность и выйдет слишком уж помпезным.

В день концерта я, естественно, волновался больше, чем обычно.

«Кому нужны в этом огромном, чужом, деловом, вечно спешащем городе мои песни? Такие русские, такие личные и такие печальные! Что им до меня?» — думал я.

Вечером в кассе был аншлаг. На концерте был буквально весь цвет артистического мира — от милого Федора Ивановича, который ободряюще подмигнул мне из крайней ложи, до ничего не понимающего по-русски Бинга Кросби, которому сказали, что я «рашен крунер» и что ему нужно меня послушать. Тут были и знаменитые музыканты, и художники, и режиссеры, и актрисы кино, и наши русские артисты, застрявшие в Америке. Был Рахманинов, Зилоти, Балиев, Болеславский, Рубен Мамулян, Марлен Дитрих, с которой, я познакомился еще в Париже. Много балетных артистов — Мясин, Баланчин, Фокин, Немчинова. Кроме того, была также вся русская колония «второго» приезда.