Шрифт:
На ходу А. П. по временам вынимал из бокового кармана коробочку, в которую откашливался. Я понял, что это, и стал опасаться, что ночная прогулка вряд ли ему в пользу. Но Чехов на мой вопрос – не пора ли ему домой, предложил еще пройтись и заговорил о том, что приедет зимой в Петербург на более продолжительный срок. «Теперь я только на рекогносцировке, – пошутил он. – А Ялта страшно надоела». Заговорил он о Толстом, о Короленко, о Куприне. «Я очень люблю Короленко, – сказал А. П., – и досадую, что Толстой не может освободиться от предубеждения. Вы знаете – это все по поводу недосмотра о луне в Пасхальную ночь… Сущий пустяк, а старик обобщает. Но теперь уже начинает сдаваться. Особенно после „У казаков“: чудесная вещь, особенно сцена в трактире „Плевна“. Вы ведь помните? {3} – А. И. Куприн очень талантлив – этого Лев Николаевич сразу воспринял. [16] Я хорошо его знаю. [17] Одно с ним трудно – слишком мнителен, не знаешь за что – вдруг обидится…» «Ну и что же?» – спросил я. «Нельзя, чтобы человек обижался, – взволнованно заговорил Антон Павлович. – Себя упрекаешь – не сказал ли чего ненужного, не задел ли чем нечаянно, – сложный он, наболевший… Ну, так зимою мы с вами еще увидимся, а завтра я уезжаю. Вернусь, непременно вернусь, и тогда вдоволь потолкуем, а пока до свиданья».
3
См.: Лев Толстой об искусстве и литературе. М., 1958. Т. I. С. 244; Т. II. С. 117, 129, 139, 150, 151, 177, 178, 180, 494. Об отмеченной Толстым «непростительной небрежности» Короленко см. свидетельство А. Б. Гольденвейзера (Там же. Т. I. С. 298). Имелся в виду рассказ «В ночь под Светлый праздник» (1885) и в первую очередь слова «Луна не поднималась» (в соответствии с установлениями Никейского собора, Пасха должна отмечаться в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния). В очерках «У казаков (Из летней поездки на Урале)» (1901) сцена, о которой говорит Чехов, составляет часть очерка XI. Ср. более позднее изложение этой беседы в статье Батюшкова «Правда вымысла и правда жизни в произведениях Вл. Гал. Короленко»: «Помню один разговор с А. П. Чеховым, который очень любил Короленко, хвалил его, но не во всем одобрял. Это было за год до кончины Чехова. Мы шли, беседуя ночью по Невскому, взад и вперед, между Литейным и Надеждинской, и как будто Чехов все хотел что-то досказать. Наконец он высказал – это было по поводу сдержанного и недоверчивого отношения Л. Н. Толстого к Короленко как к писателю. „Но я нашел чем победить его предубеждение, – поспешил заверить Антон Павлович. – Вы помните, конечно, очерки „У казаков“… Там есть сцена в трактире… Превосходная… Я дал ее прочесть Льву Николаевичу… Никакой выдумки, все верно, правдиво, ярко…“ В последние годы жизни Толстой действительно иначе относился к Короленко, чем раньше» (Современная иллюстрация. 1913. Июль. № 7. С. 100).
16
См.: Лев Толстой об искусстве и литературе. Т. I. С. 237–239, 242, 243; Т. II. С. 154, 166, 169–171, 174, 179, 365, 372, 428.
17
См.: Корецкая И. В. Чехов и Куприн // Лит. наследство. 1960. Т. 68. С. 363–378.
Но Чехов не вернулся. Последнее письмо, которое я от него получил, датировано 19 января 1904 г. В нем как раз шла речь о первом представлении пьесы, о которой он рассказывал, не называя ее, – о «Вишневом саде». Возражая на «незаконность» устроенного ему юбилея, который по его расчетам мог придтись лишь в 1905 г., Антон Павлович писал мне: «Как бы то ни было, на первом представлении „Вишневого сада“, 17 января, меня чествовали, и так широко, радушно и в сущности так неожиданно, что я до сих пор не могу придти в себя… Если вы приедете на масленице, то это хорошо. Только, как думаю, не раньше масленицы наши актеры придут в себя и будут играть „Вишневый сад“ не так растерянно и неярко, как теперь…» {4}
4
Ответ на письмо Батюшкова из Петербурга от 14 января 1904 года, в котором он, зная о предстоящем чествовании писателя в связи с 25-летием его литературной деятельности и не имея возможности сделать это лично, горячо его приветствовал. «Как ни банальны всякие выражаемые пожелания, – писал Батюшков, – это простая потребность сердца их высказать, привязавшись к тому или другому поводу, и суть, конечно, не в выражениях, а в сильном желании всего лучшего дорогому лицу, к которому питаешь огромную признательность за то, что он вам дал и чем он для вас представляется. Сколько Вы нам дали нового, неожиданного, проникновенного, как научили видеть и показали, как следует творить. Для многих, идущих за Вами, Вы истинный учитель, который ведет за собой целую новую школу молодых писателей, и они должны быть Вам особо признательны. Но ценить Вас дано всякому, ценить и чувствовать все Ваше значение. На Ваших произведениях я переживаю большой период в своей жизни, после университета, ибо Вы духовный вождь целого поколения, к которому и я принадлежу» (Гос. Библиотека СССР им. В. И. Ленина. Записки Отдела рукописей. М., 1941. Вып. VIII. С. 36–37).
Но Чехова я больше не видел. Как известно, он вскоре должен был уехать в Баденвейлер. [18] Когда привезли его тело в Петербург, Ольга Леонардовна мне телеграфировала, но меня не было в Петербурге, так что я не попал и на похороны в Москве. [19]
Тихо скончался великий писатель, и его вдова при первом затем свидании осенью сказала мне: «Ведь смерти нет! Он ушел, но где-то жив, жив, я его чувствую, смерти нет». Жив, конечно, в том, что создал и где вечен его дух. Он мне неоднократно вспоминается, как большая, большая тень, которая шла со мной по Невскому поздно ночью, тень, к которой я жадно прислушивался, ловя и запоминая каждое слово, и потом на перекрестке двух улиц она внезапно исчезла. И я все жду ее возвращенья. Но когда мне пришлось увидеть «Вишневый сад», я уже не мог поделиться своими впечатлениями с незабываемым писателем, которого эта пьеса была лебединой песнью.
18
Баденвейлер – немецкий курортный городок, куда Чехов выехал 3 июня 1904 года.
19
Тело писателя, скончавшегося в Баденвейлере 2 июля 1904 года, было доставлено в Петербург, где «на дебаркадере [Варшавского вокзала] оказалась лишь незначительная горсточка из железнодорожных репортеров и нескольких человек учащейся молодежи» (Московские ведомости. 1904. 10(23) июля. № 188), а оттуда перевезено в Москву; похороны состоялись 9 июля на Новодевичьем кладбище при огромном стечении народа (см.: Долинский М., Чертой С. Последний путь Чехова // Русская литература. 1962. № 2. С. 190–201).