Шрифт:
Всеволод. Можно, Васюк, посиди.
Тетя. Сева, тебе кто креп делал?
Всеволод. Не знаю, кажется, Надя.
Вася. Мне тоже Надя делала.
Тетя. Надо было мне этим заняться, да уж… стара я стала. Я сейчас чаю принесу, посиди, попей. Колечка тут любил чай пить.
Всеволод. Да зачем вы сами? Вон Васюк принесет.
Вася. Я принесу, только скажите что.
Тетя. Ну, сиди, сиди, егоза. Тоже – герой! Принесу!.. Ты его так принесешь, что одни черепки останутся. Сиди уж!
Медленно уходит.
Всеволод. Васюк, пойди сюда, сядь. (Обнимает его и голову прижимает к своему боку.) Хорошо у нас в саду? Тебе нравится?
Вася. Нравится, а тебе?
Всеволод. Мне тоже. Это твоя клетка, ничего не попалось.
Вася. Я знаю, что ничего. Сева, а тебе жалко папочку?
Всеволод. Жалко, Васючок.
Вася. А отчего ж ты не плакал?
Всеволод. Так. Не все могут плакать.
Вася. Я тоже не плакал. Сева, а ты теперь меня любишь?
Всеволод. Люблю, милый, очень люблю.
Всеволод целует его.
Вася. Папочка говорил, что меня надо больше целовать, чтобы я скорее рос большой. Это правда, что от этого скорее человеки растут?
Всеволод. Правда.
Вася. Как от воды? Сева, как от воды? Ты что молчишь, Сева? Как от воды?
Всеволод. Да, как от воды.
Молчание. Всеволод обнимает Васю, так сидят.
Вася. Сева, посмотри-ка!
Всеволод. Что посмотреть?
Вася. Бляха на поясе. Как блестит, ты видишь? Какая чистая!
Всеволод. Да, очень чистая.
Вася. Это я ее сегодня кирпичом начистил. Какая чистая! Сева, а мне надо весь день обувши ходить?
Всеволод. Нет! Чего ради? Разувайся себе, жарко.
Вася. Хорошо. Я потом разуюсь. Может быть, завтра разуюсь, а, может быть, сегодня…
Сидят молча в той же позе.
Четвертое действие
На Н-ском вокзале. Время – после десяти часов вечера. Отдаленная боковая платформа, тускло освещенная редкими фонарями; ближняя часть платформы крытая… В темноте смутно намечаются пути: десяток белых и зеленых, рассеянных по пространству огоньков, ряд узких освещенных окон какого-то станционного здания, должно быть, мастерских. Над зданием – высокая труба, из которой время от времени выбиваются искры. Еще какие-то смутные силуэты. Дальние станционные огоньки почти смешиваются с низкими яркими звездами августовского неба – туда уходит дорога. Тихо, лишь редкие, негромкие свистки, рожок стрелочника, пыхтение пара. Один раз где-то сбоку проходит поезд. На пустынной платформе со стороны вокзала показываются трое: Катя, Столярова и Василий Васильевич, статистик.
Катя. Ну, и тут нет. – Темень какая!
Василий Васильевич. Значит, еще не приезжали. До поезда долго еще ждать.
Катя. Столярова, ты уморилась?
Столярова. Нет, не особенно.
Катя. А меня, матушка, и ноженьки не держат. Сядем-ка да посидим – ох, Господи! И говорила ведь: взять бы извозчика, и так бы превосходно втроем доехали, а то на тебе – пешком. Василь Василич, отойдите-ка.
Василий Васильевич (вставая). Куда?
Катя. А вон туда – нет, нет, подальше. Стойте там и сюда не смотрите. Стойте!
Василий Васильевич. Стою.
Столярова. Ты что, Катя?
Катя. Посмотри-ка, Женька, у меня тут раскололось… Нашла?
Столярова. Нашла. Погоди, не вертись.
Катя. Не успела сегодня дошить, у меня тут все на булавках. А дорогой вдруг чувствую: матушки, поползло! Ну? В тело булавку не вонзи.
Столярова. Ну, вот еще. А ты толстая, Катька.
Катя. Толстенькая. Столярова!
Столярова. Ну?
Катя. Ты видала вчера в саду, как я на него пялилась?
Столярова. На кого?
Катя. На него! На него – на миленького моего. Не заметила – да н-ну? Ой, не щекочи… Женька, да ты, матушка, спятила?
Столярова. Готово. Врешь ты все.
Катя. Вот тебе крест – не вру! И такой он миленький, и такой он одинокенький, и такой он благородный. Меня даже тошнит. Постой… (Громко.) Василь Василич!