— Нет, — говорит Деб. — Довольно. Хорош!

А Марк, сосредоточенно изучающий сертификаты кошерности, раздирающий стокалорийные пакеты со снэками, пожирающий жареный арахис горстями прямо из банки, не проронивший в кладовой ни слова, кроме «Что такое Fig Newmans?» — вдруг забывает о еде и говорит: — Я хочу поиграть в эту игру.

— Это не игра, — говорит Деб.

Как я счастлив это слышать. Прозвучало признание, которого я добиваюсь от нее много-много лет. Признание, что это не игра. Что это нечто зверино-серьезное, приготовления к черному дню, активный патологический синдром, который я стараюсь не поощрять.

— Игра в Анну Франк, — говорит Шошана. — Верно?

Видя, как расстроена моя жена, я стараюсь выгородить ее, как могу. Говорю: — Нет, это не игра. Просто то, о чем мы говорим, когда говорим об Анне Франк.

— И как играть в эту не-игру? — спрашивает Марк. — Что надо делать?

— Это игра в Праведного Нееврея, — говорит Шошана.

— Игра «Кто меня спрячет?», — говорю я.

— На случай повторного холокоста, — говорит Деб, запинаясь. Поддалась нажиму. — Это серьезное исследование, мысленный эксперимент.

— Игра в мысленный эксперимент, — вставляет Шошана.

— На случай холокоста в Америке мы иногда обсуждаем, кто из наших друзей-христиан согласится нас спрятать.

— Что-то не пойму, — говорит Марк.

— Да все ты понимаешь, — говорит Шошана. — Все просто. Вот гляди: если будет Шоа, если Шоа повторится, представь себе, что мы в Иерусалиме, и на дворе сорок первый год, и великий муфтий добился своего. Что тогда сделает твой друг Джебедия?

— А что он может сделать? — спрашивает Марк.

— Он может нас спрятать. Если рискнет своей жизнью, и жизнью своей семьи, и жизнью всех, кто его окружает. Вот в чем состоит игра: готов ли он — без дураков — пойти на такое ради тебя?

— Джебедия — самый подходящий человек. Мормон, — говорит Марк. — На их фоне ваша кладовая… У мормонов наверняка припасено еды на целый год, на случай Восхищения на небо, или как это там у них называется. И воду они тоже запасают. Или нет, у мормонов другое — секс через простыню. Нет, стоп… — задумывается Марк. — Кажется, про простыню — это о нас рассказывают.

— Ладно, — говорит Деб, — давайте не будем играть. Серьезно, пойдемте-ка обратно на кухню. Я могу заказать обед из глатт-кошерного ресторана. Можно пообедать на воздухе, на газоне, поедим по-человечески, нечего фастфуд глодать.

— Нет, нет, — говорит Марк. — Я буду играть. Постараюсь настроиться на серьезный лад.

— Так спрячет он вас или нет? — спрашиваю я.

— И девочек тоже? — размышляет вслух Марк. — Я что, должен притвориться, будто у него в Иерусалиме есть тайный мотель, где он сможет всех нас приютить, все двенадцать человек?

— Да, — говорит Шошана. — У них в семинарии или еще где-нибудь. Конечно.

Марк размышляет долго, очень долго. Жует печенье и размышляет, и смотрит в пространство: явно проникся идеей, воспринял ее серьезно, донельзя серьезно.

— Да, — произносит Марк. И его голос даже дрожит от волнения. — Наверно, да. Ради нас Джеб пойдет на это. Спрячет нас. Рискнет всем, что у него есть в жизни.

— Я тоже так думаю, — говорит Шошана, улыбаясь. — Ух ты! От этой игры… когда ты уже взрослая… начинаешь больше ценить людей.

— Да, — говорит Марк, — Джеб — хороший человек.

— А теперь вы, — говорит нам Шошана. — Ваш черед.

— Но у нас теперь разный круг общения, — говорит Деб. — Обычно мы просто обсуждаем соседей.

— Соседей из дома напротив, — говорю я. — Пример классический. Потому что муж, Митч, он нас спрячет. Я точно знаю. Он жизнь отдаст за высокие принципы. Но эта его жена…

— Да, — говорит Деб, — совершенно верно. Митч нас спрячет, но Глория слишком слабодушна. Наступит день, когда она нас выдаст, подождет, пока Митч уйдет на работу, и…

— Тогда поиграйте между собой, — говорит Шошана. — А если бы один из вас не был евреем? Вы бы спрятали друг дружку?

— Давайте я, — говорю я. — Я буду нееврей, мне легче прикинуться. Тебя мигом разоблачат — взрослая тетя до сих пор хранит в шкафу длинную джинсовую юбку…

— Хорошо, — говорит Деб. И я приосаниваюсь, распрямляю плечи, словно нахожусь, допустим, в полиции, на опознании. Стою, задрав подбородок, чтобы моя жена могла как следует в меня всмотреться. Как следует меня изучить, и все взвесить, и установить, хватит ли у ее мужа сил. Хватит ли во мне мужества, хватит ли во мне любви — это не праздный вопрос, не мимолетный, — чтобы рискнуть жизнью ради нее и нашего сына?