— А это тебе, чтобы получше запомнил.

Люди куклоса стояли вокруг, вжав головы в плечи и старательно отводя глаза. Уимон медленно обвел взглядом испуганные лица, а потом повернулся и, глядя прямо в отвратительную довольную рожу, тихо, но твердо произнес:

— Тебе лучше меня убить. Потому что я никогда этого не забуду. И когда вырасту, то, где бы ты ни прятался, я отыщу и убью тебя.

Чернявый резко оборвал смех:

— Что-о-о? Ах ты, щенок…

Он с угрожающим видом тронулся вперед, но откуда-то из глубины тени, со всех сторон обступившей костер, раздался спокойный голос:

— Если ты тронешь парня хотя бы пальцем, Гугнивый, тебе придется иметь дело со мной.

Чернявый растерянно пялился в темноту, откуда донеслись эти слова, а потом растерянно пробормотал:

— Но, Иззекиль, ты ж слышал, что он сказал.

— Слышал. — Говоривший шагнул вперед и вступил в освещенный круг. Он оказался высоким жилистым мужчиной, одетым в такой же наряд, как и остальные «дикие», — странный головной убор с загнутыми вверх широкими полями, куртка, обшитая бахромой, такие же брюки и высокая обувь, которая, как уловил Уимон из их разговоров между собой, называлась «сапоги». — И полностью его одобряю. Я говорил тебе, чтобы больше ты не распускал руки?

Уимон внимательно посмотрел на этого человека. Среди тех, что напали на них позапрошлой ночью и теперь гнали куда-то на север, он его точно не видел. За прошедшие два дня люди куклоса успели хорошенько рассмотреть своих похитителей. Главное в них было — высокомерие и грубость. Этот же был другой. Пожалуй, высокомерия в нем было ничуть не меньше, но ощущалось и кое-что еще. Что-то, с чем Уимон прежде не сталкивался. Этот человек обладал здесь большой властью. Во всяком случае, чернявый даже и не подумал возмущаться. А только уныло затянул:

— Но, Иззекиль, он…

Тот, кого назвали этим странным именем, быстро перехватил левой рукой свою причудливую палку, способную, как все они уже знали, метать убийственный огонь, и резко, без замаха, выбросил вперед правую руку.

— А это тебе от меня.

Чернявый шмякнулся на землю.

— Пусть это послужит уроком ТЕБЕ. — С этими словами Иззекиль отвернулся от ослушника и посмотрел на Уимона.

— Кем он тебе приходится, парень?

— Отец.

Говоривший кивнул.

— Что ж, хорошо, господь велел чадам заботиться о своих родителях. — Он окинул его внимательным взглядом. — Сколько тебе лет, ребенок?

— Девять.

Он покачал головой:

— Ты не очень-то похож на девятилетнего.

Уимон промолчал. А мужчина наклонился, схватил его за подбородок и, повернув голову, принялся рассматривать царапины на его лице и худых ключицах. Потом, подойдя к его отцу, так же тщательно осмотрел и его:

— Откуда у вас эти царапины?

Торрей опустил взгляд и, облизав пересохшие губы, глухо ответил:

— Кабан…

— Ты убил кабана? — удивился Иззекиль.

— Не я, сын…

Иззекиль долго буравил Уимона удивленным взглядом, а потом медленно произнес:

— Ты пойдешь со мной.

Но тут со стороны толпы, состоявшей из подошедших похитителей, раздался сварливый голос:

— Мы уже заплатили пошлину за проход по вашей земле, Иззекиль.

И его поддержал приглушенный гул недовольных голосов. Иззекиль резко, так что толпа от этого движения даже подалась назад, развернулся и уставился на говорившего.

— Вы, работорговцы, ходите по земле только милостью господней. И не вам устанавливать на ней законы. Я сказал, что он пойдет со мной. А если кто-то рискнет оспорить это… — Он резко оборвал свою речь, угрожающе лязгнув чем-то на своей огнеметательной палке.

Над поляной повисла напряженная тишина, а потом тот же голос примирительно произнес:

— Ладно, не кипятись, нам не нужны неприятности с Солдатами господа. Если тебе нужен этот сопляк — бери, делов-то…

Иззекиль молча кивнул и повернулся к Уимону.

— Итак, дитя, ты идешь со мной.

Но тот упрямо набычился:

— Без отца не пойду.

Иззекиль поглядел на угрюмо молчащую толпу и усмехнулся:

— Что ж, мальчик, значит, пойдете вы оба, — и вышел из освещенного круга.

Уимон почувствовал, как холодный ком, находившийся где-то внутри него все эти два тяжелых дня, внезапно растворился. А когда он посмотрел на родичей, то заметил, что по их лицам тоже пробежало какое-то странное выражение, что-то вроде тщательно скрываемого даже от самих себя облегчения. И он понял, что все это время они были страшно испуганы. Хотя сами, похоже, об этом не догадывались.