Он не замечал, что Хатшепсут находится рядом, пока та не наклонилась над ним, с непривычной серьёзностью вглядываясь в лицо. Тогда он резко выпрямился.

— А... Ты ушла с солнцепёка, — пробормотал он, не слыша сам себя.

Она прошептала:

— Всё будет хорошо, дорогой господин мой отец. — Быстро отвернувшись, она пошла на площадку для игр. — Я хочу поселить ибиса в этом саду, — неожиданно сообщила она матери.

— Ибиса? Мой цветок лотоса, какое странное желание! — Смех Аахмес прозвенел по саду.

— Ничего странного здесь нет. Ибис на золотом насесте. Это будет выглядеть изумительно! — Хатшепсут вернулась на ступеньки. — Только представьте себе его белое оперение на фоне этих цветов!

— Малышка, смири своё воображение. Этот сад слишком мал для такой большой птицы... Шесу, умоляю тебя, не выходи больше на солнце!

— Но я люблю солнце! Такое тёплое и яркое. — Хатшепсут обхватила руками одну из желобчатых колонн, поддерживавших крышу беседки, скользнула из тени на место, открытое солнечному свету, и обратила лицо к сияющему диску.

— Твоё лицо станет похожим на кожу для сандалий! — запротестовала царица.

— Только не моё! — Встав на цыпочки, царевна бросила быстрый взгляд на Тутмоса. — Лучи моего отца, Сверкающего, не могут повредить его ребёнку.

Фараона не смутил игривый намёк. Дочь Солнца, царевна — таков был её обычный титул. Аахмес утверждала, хотя, возможно, это было лишь данью третьему, пребывающему в их постели, что Амон и никто другой был отцом её младшего ребёнка. Тутмос никогда не пытался выяснить ни то, как она объясняла большое сходство в лице и характере царевны с её земным отцом, ни то, что думает обо всём этом сама Хатшепсут. Несомненно, она не упускала момента напомнить Ненни о своей более чистой крови. Это должно было пригодиться ей, когда они поженятся. Получится неудачная пара! Она целеустремлённая и энергичная, а Ненни измождённый, усталый и болезненный он не сможет сопротивляться её многочисленным замыслам...

И сейчас Аахмес пришлось иметь дело с одним из них.

— Сад достаточно велик для двадцати ибисов, — настаивала Хатшепсут. — А мне нужен только один, с серебряной цепью и золотым насестом. Он будет настоящим украшением для этих лужаек, не так ли, госпожа Мутнофрет? Насест должен быть рядом с прудом.

— Но он поест всю рыбу!

— Конечно, он будет её есть! А разве нельзя ежедневно приносить рыбу из Нила, если понадобится? Представьте, как красиво будет выглядеть мой ибис, когда он будет охотиться среди листов лотоса.

— Дитя моё, прошу тебя! Разве ты не можешь немного побыть серьёзной? — Аахмес снова рассмеялась, передвинув на доске костяную фишку.

Дочь схватила её за руку:

— Только не так! Разве ты не видишь, что шакал тут же схватит твою собачку.

Тутмос бросил беглый взгляд на доску и убедился, что дочь была права. Этот короткий разговор развлёк его. Один-единственный человек во всём Египте мог нарушить вечную невозмутимость Аахмес, и этим человеком была Хатшепсут.

— Я говорю об ибисе совершенно серьёзно, — решительно добавила она.

— Моё драгоценное дитя... — Голос Аахмес выдавал её нервозность. — Я сама занималась устройством этого сада и хорошо его продумала. Твой благородный отец, — в подобные моменты она с готовностью признавала, что отцом дочери был Тутмос, — не желает иметь здесь огромную неопрятную птицу.

— Неопрятную? С такими блестящими крыльями, такой красивой длинной шеей, такую...

— В саду будут всегда валяться под ногами перья и рыбьи кости. Навсегда выброси эту мысль из головы.

Стройная спина Хатшепсут напряглась. Тутмос хорошо знал эту её манеру.

— Не выброшу! Я пошлю раба, чтобы поймать самого большого, белого, красивого, изящного...

— Ты не сделаешь этого!

— Нет, сделаю!

Фараон наконец повернулся.

— Хатшепсут! — прогремел он. — Здесь не будет никакого ибиса!

Вокруг беседки сразу воцарилась тишина, нарушаемая только покашливанием Мутнофрет. Аахмес, покрасневшая больше, чем допускало её царственное достоинство, с деланным интересом изучала свои браслеты. Фараон, с трудом пытаясь спрятать улыбку, разглядывал кроны пальм, заглядывавших в сад из-за стены, а краем глаза наблюдал за Хатшепсут. Нельзя было исключить, что она посмеет ослушаться даже слов фараона. Она и впрямь дочь Амона, думал он с гордостью. На самом деле Хатшепсут была его собственной дочерью, она унаследовала его повадки и черты характера, а особенно упрямое «буду», которым он восхищался, несмотря на то что вслух сожалел об этом. В девушке был сильный дух — стоило лишь взглянуть, как она стоит: возмущённая, прямая, сжав кулаки. Можно было посчитать её внешность ничем не примечательной, но он считал её почти красавицей — глубокие чёрные глаза, гордый орлиный нос, гак напоминающий его собственный, небольшой, но упрямый подбородок. Кроме того, боги дали ей быстрый разум, более подходящий мальчику, подкрепляемый знаниями и упорством, который позволял ей непрерывно находить дела для множества заполнявших дворец рабов, а самого фараона лишал уверенности в том, что она полностью принимает его волю.

Однако в этот раз она подчинилась. Кулаки разжались, в гневных тёмных глазах промелькнула тень удовлетворения. Она слегка пожала хрупкими плечами, повернулась и после мгновенного размышления сбежала по ступенькам в сад, на солнце, такое яркое, что её чёрные волосы засверкали ослепительным синим блеском.

Аахмес слегка вздохнула, но не возразила, а фараон спрятал улыбку. Девушка знала, как превратить поражение в победу, пусть даже сомнительную, словно была полководцем. Когда-нибудь, он был уверен, здесь появится и ибис на золотом насесте рядом с кучкой лилий. Ах, если бы она была мужчиной, то не было бы и вопроса о наследнике! Никакого вопроса! Но при нынешних делах...