— Я должен принять на веру, что ты действительно заботишься о моём благе?

— Конечно, нет, — сказал Сенмут. — Но если ты согласишься на моё предложение, то твоё благо станет основой моего, а оно как раз вызывает у меня наибольший интерес.

— Ты говоришь очень убедительно, — пробормотал Хапусенеб.

Сенмут облегчённо вздохнул и откинулся в кресле. Заметив в руке кубок, он выпил вино — в один или два глотка, так же, как и другие. Брови жреца поднялись. Он сухо сказал:

— Кажется, я должен или прервать нашу беседу, или послать ещё за одним кувшином вина.

— У меня поистине божественная жажда, — с улыбкой заметил Сенмут.

— И божественная уверенность в себе. Как я могу поверить, что ты способен на чудеса, о которых рассказывал?

Сенмут пожал плечами:

— Обрати внимание на то, что всего четыре года назад я вступил в должность Третьего писца кладовых в храме Монту. А теперь я Главный пророк.

Хапусенеб искоса взглянул на него, а затем сказал:

— Мой друг, сдаётся мне, что ты негодяй.

— Чушь. Люди — это люди. Большинство из них или овцы, или надутые дураки. Нужно только осознать это, чтобы научиться управлять ими по своему разумению, и только ещё больший дурак откажется от этого. — Сенмут встал. — Я должен идти. Прошу тебя, подумай над этими словами до нашей следующей встречи. Скажем, завтра. Благодарю за вино, за то, что внимательно выслушал меня, за...

— Подожди немного. — Хапусенеб всё так же неподвижно сидел в кресле. — Чего ты на самом деле добиваешься? Какова твоя конечная цель?

Сенмут изобразил на лице душевные колебания, словно тщательно обдумывал новую мысль.

— Ты говоришь, конечная цель, мой друг? Думаю, у меня се нет. Когда я достигну одной цели, за ней откроется другая. Не так ли?

Жрец резко поднялся с места.

— Твоя цена, парень. С меня хватит твоих мудрствований. Я хочу знать цену.

— Я ведь сказал тебе. Только ради чести оказать содействие...

— Хватит болтать! Я не дурак и не куплю ничего, не зная, какого количества золота или угрызений совести это будет стоить. Ты хочешь подняться. И ты наверняка хочешь, чтобы я помог тебе залезть наверх. Каким образом?

— Лишь в мелочах. Ты с радостью согласишься на них, когда подойдёт время, потому что они пойдут тебе на пользу. А я обещаю, мои интересы никогда не разойдутся с твоими. Если ты примешь моё предложение, — бросил Сенмут, направляясь к двери.

— Ну наконец-то! — выдохнул Хапусенеб. Поставив кубок на стол, он не спеша направился к Сенмуту. — А что будет, если я откажусь?

— Мой почтенный друг, — запротестовал Сенмут, — неужели мы должны рассматривать такую прискорбную возможность?

— Уверен, что должны — по крайней мере сейчас.

Сенмут разочарованно пожал плечами и уступил:

— Ладно. Если ты откажешься, то мои интересы с этого момента не просто войдут в противоречие с твоими. Они совпадут с интересами твоего врага, Верховного жреца Акхема.

Жрец несколько мгновений без всякого выражения смотрел на Сенмута, а затем распахнул дверь.

— Я обдумаю твои слова, — сказал он голосом сухим, как ветер пустыни. — Прощай, до встречи.

— Живи вечно, достопочтенный, — дружелюбно ответствовал Сенмут. Он поклонился и пошёл по коридору. Дверь за ним захлопнулась с чересчур громким стуком. Посмеиваясь про себя, Сенмут повернул к Великому двору.

Когда он вышел, солнце уже опустилось за стену храма. Через двор протянулась череда носилок: царское семейство возвращалось в свои покои. Сенмут присоединился к другим жрецам и свите богов, которые с почтительного расстояния наблюдали за процессией. Прислонившись к гигантской колонне, он увидел рядом Первого писца фиванского храма Хатор, с которым успел познакомиться вчера.

— Это последняя церемония на сегодня? — спросил он соседа.

— Да, последняя, и меня это вовсе не огорчает. Для жрецов Хатор это был тяжёлый день. И для Доброго Бога тоже, — жрец мотнул головой в сторону фараона, который вылезал из носилок около Тростникового дома. — Это просто счастье, что он не простой смертный, подобно всем нам, иначе его силы подверглись бы тяжкому испытанию.

— Завтра день для него будет ещё тяжелее.

— Да, но ведь его божественная сила позволит всё это перенести. А вот что касается меня...

Писец говорил что-то ещё, но внимание Сенмута уже переключилось на разыгрывавшуюся во дворе сцену. Фараона, сопровождаемого штандартом Мирового Яйца, предводителем хора жрецов, носителем опахала и жрецом, который нёс золотой ключ, встречали в дверях Тростникового дома двое придворных в ранге семеров [69] . Они омывали его ноги водой из вазы, изваянной в форме иероглифа, обозначающего «союз», а представители Нижнего и Верхнего Египта в это время целовали перед ним землю.