Коляска едва миновала Колонну каунианских побед – только недавно восстановленную после пожара, случившегося во время Шестилетней войны, – как дорогу упряжке преградил какой-то тип в зеленом мундире.

– В чем дело? – нетерпеливо осведомилась у кучера Краста. – Хотя неважно – проезжай, проезжай!

– Лучше не стоит, госпожа, – осторожно ответил тот.

Краста не успела обрушиться в гневе на слугу, когда через перекресток замаршировали первые пехотинцы. Солдаты в темно-зеленых мундирах и брюках текли нескончаемой рекой.

– Если я из-за этого парада во дворец опоздаю, – кровожадно пообещала маркиза, притопывая ножкой, – я буду очень недовольна. И ты, милейший, тоже.

Кучера передернуло, и Краста довольно улыбнулась. Все ее слуги знали, что угрозы хозяйки – не пустая болтовня.

За пехотой следовала кавалерия – эскадрон за эскадроном, на лошадях и единорогах. Краста поджала губы, глядя на лишенных природной красоты единорогов. Потом поджала еще сильней, потому что за кавалерией шли тяжелой поступью бегемоты: от природы безобразные, так что уродовать их не приходилось. Если не считать рогов – длинных, как у единорогов, но толстых и, будто ятаганы, кривых, – более всего звери напоминали огромных, волосатых, толстоногих вепрей. Единственным их достоинством была сила: каждый бегемот без всякой натуги волок на себе не только нескольких наездников, но также станковый жезл и тяжелую кольчужную попону.

Наконец дорога опустела. Не успела Краста вымолвить и слова, как кучер хлестнул вожжами, пустив коней в галоп. Упряжка мчалась по узким извилистым улочкам Приекуле, едва не сбив по пути двух девиц, по недоумию попытавшихся перейти дорогу. Девицы завизжали. Краста завизжала в ответ: если бы коляска сбила одну из этих дурочек, маркиза могла бы опоздать на прием.

Тем не менее ее коляска оказалась у дворцовых ворот как раз вовремя. Один лакей с поклоном взял за уздцы коней, другой помог Красте выйти.

– Если госпоже маркизе будет угодно проследовать за мною в Гранд-залу…

– Благодарю, – промолвила Краста: этим словом она редко одаряла собственных прислужников. Но здесь, во дворце, правила не маркиза. Здесь ее положение было в лучшем случае посредственным. Об этом ей неустанно напоминали золото, меха, портреты величавых властителей на стенах… и взоры княжон и герцогинь, смотревших на Красту так же презрительно, как она сама – на весь остальной мир.

Увидав брюки на первой же даме более высокого, чем сама маркиза, титула, Краста слегка расслабилась. В конец концов, если это и окажется ошибкой, винить будут герцогиню, а не ее. Потом стало понятно, что нервничать из-за своего наряда приходится как раз тем, кто предпочел платье. Краста с облегчением тихо и незаметно вздохнула.

Мужчины дворянского сословия, наполнявшие Гранд-залу, были, как правило, облачены в камзолы и штаны. Многие были в мундирах, увешанных боевыми и почетными наградами. Краста бросала убийственные взгляды на единственного типа, имевшего наглость напялить плиссированную юбку, пока не услышала его мерно щебечущую речь и не сообразила, что это, должно быть, сибианский посол в национальном костюме.

Гул голосов рассеяли фанфары.

– Грядет Ганибу Третий, – возгласил герольд, – король Валмиеры, император провинций и заморских владений! Почести должные воздайте ему!

Поднявшись на ноги, Краста вместе с собравшимися в Гранд-зале дворянами и послами отвесила земной поклон и осталась стоять, покуда Ганибу не занял место на возвышении в дальнем конце зала. Как многие из собравшихся, монарх предпочел королевской мантии мундир, едва видимый за множеством орденов и нашивок. Некоторые являли собой сугубо почетные награды. Другие он заслужил своей отвагой, когда, будучи еще кронпринцем, служил на альгарвейском фронте во время Шестилетней войны.

– Благородный и простой народ Валмиеры, – промолвил король, в то время как художники набрасывали его портреты, а скорописцы царапали в блокнотах, чтобы газеты могли донести его речь и до жителей тех деревень, где по бедности и отсутствию становых жил не могли позволить себе и единого хрустального шара, – королевство Альгарве, умышленно нарушив условия Тортусского договора, направило свои вооруженные силы на территорию суверенного герцогства Бари. Альгарвейский посол в Валмиере заявил, что король Мезенцио не намерен выводить свои войска из указанного герцогства, и категорически отверг наши требования в этом отношении. Теперь, когда это оскорбление добавилось к множеству иных, нанесенных нам Альгарве за последние годы, у нас не остается иного выбора, как объявить, что с сего момента королевство Валмиера находится в состоянии войны с королевством Альгарве.

Краста захлопала в ладоши, и звук потонул в разнесшемся по Гранд-зале громе аплодисментов.

– По-бе-да! По-бе-да! По-бе-да! – скандировали собравшиеся дворяне, а самые дерзкие добавляли: – На Трапани!

Король поднял руку, и установилась, пускай не сразу, тишина.

– И Елгава вступает в войну не в одиночестве. Наши союзники верны своему слову.

На помост взошел, будто живой пример, посол Елгавы.

– Мы также объявляем войну Альгарве, – веско заявил он.

Краста поняла его без труда, хотя слова дипломата прозвучали странно для ее уха: елгаванский и валмиерский наречия были столь сродственны, что многие полагали их скорей говорами, нежели языками в их полном праве.

Длинный кафтан фортвежского посла плохо скрывал несоразмерно мощные плечи.

– Фортвег, обретший свободу не в последней степени доблестью Валмиеры и Елгавы, – промолвил он не на современном валмиерском, но на старинном языке Каунианской империи, – не отступится от своих друзей в годину невзгод. И мы тоже враждуем с Альгарве. – Приличия слетели с него, словно маска, и, перейдя с древнего наречия на современное, посол взревел: – На Трапани!

От аплодисментов дрожали стены.

– Бари в лапах Альгарве – это кинжал, нацеленный в сердце Сибиу, – добавил посол с архипелага. – Мы тоже вступим в борьбу с общим врагом.