Сердце юноши забилось учащенно — и тут же екнуло.

— В школе мне розог достанется, — мрачно признался он, — если только учителя сами не разбредутся грибы собирать.

Лежа в объятьях Ванаи, он мог быть уверен, что полученное удовольствие стоит доброй порки, — но едва ли дольше.

К облегчению Эалстана, нежелание все бросить ради новой встречи не обескуражило Ванаи. Девушка серьезно кивнула:

— У тебя есть голова на плечах.

Это мог бы сказать любой знакомый Эалстана, но с Ванаи они еще не были знакомы настолько близко — всего лишь еще ближе.

В поле за опушкой дубравы послышались голоса. Звали не Эалстана и не Ванаи, но оба тревожно вскинули головы.

— Твой дед пошел за грибами с тобой вместе? — опасливо поинтересовался юноша.

Как же его звали… а, Бривибас. Если придется, Эалстан сможет быть вежливым со стариком.

Но Ванаи покачала головой:

— Нет. Он пошел своей дорогой.

В голосе ее послышались холодные, отчужденные нотки. Прежде она иначе говорила о деде. Должно быть, что-то между ними произошло. Эалстану было очень интересно — что, но спрашивать было неловко.

— А твой кузен… Сидрок, кажется? — поинтересовалась девушка в свою очередь.

Она тоже запомнила кое-что о случайном знакомом. Эалстан был несказанно польщен.

— Он уже давно свернул на север. Мы договорились встретиться у городских ворот на закате.

Он наклонился и поцеловал Ванаи. Девушка стиснула его в объятьях. Они уже начали опускаться на сухую листву, не прерывая поцелуя, но с опушки вновь послышались голоса, ближе и ясней, чем прежде.

— Лучше не рисковать, — прошептал Эалстан с искренним сожалением.

— Ты прав. — Ванаи выскользнула из его объятий и поднялась на ноги. — Напиши мне, если хочешь. Я живу в Ойнгестуне на улице Жестянщиков.

Эалстан кивнул.

— А я в Громхеорте, на бульваре Графини Гервиды. Обязательно напишу!

— Хорошо. — Ванаи кивнула в ответ. — Дед разволнуется, когда я начну получать письма из Громхеорта, но меня его волнения больше не тревожат.

Между нею и Бривибасом и впрямь пробежала черная кошка. Быть может, в письме она расскажет — какая.

— Мне, наверное, пора… — пробормотал Эалстан, хотя вовсе не хотел расставаться с Ванаи.

Девушка кивнула еще раз.

— Мне тоже, — ответила она и добавила задумчиво: — Я буду писать твой адрес на фортвежском. У тебя могут быть неприятности от слишком близкого знакомства с каунианами.

Эалстану стало стыдно — от того, какое облегчение он испытал при этих словах.

— Если я могу чем-то помочь тебе… или твоему деду, — не забыл добавить он, — только скажи. Мой отец — человек довольно влиятельный.

— Спасибо, — промолвила Ванаи, не пытаясь скрыть горечи, — но воспользуется ли он своим влиянием ради проклятых чучел?

— Да, — коротко ответил Эалстан.

Девушка удивилась.

— Что ж, если он похож на тебя, наверное, воспользуется.

— Да, — повторил Эалстан, хотя и не был уверен, что влияние Хестана достигнет Ойнгестуна. — И я тоже.

Никаким влиянием он не обладал и знал это прекрасно, но в тот миг юноша готов был обещать Ванаи луну с неба. Судя по тому, как блеснули ее глаза, девушка поверила ему — или хотя бы в его искренность.

Эалстан поцеловал ее на прощание и двинулся назад, в сторону Громхеорта, поминутно оглядываясь. Едва не натолкнувшись на вековой дуб, он остановился, и помахал Ванаи. Та помахала в ответ. И когда фигурка ее скрылась за деревьями, Эалстан развернулся и зашагал по тропе в направлении города.

По дороге он обдумывал, что рассказать Сидроку. Проще всего — Эалстан хихикнул — было бы сказать правду: тогда двоюродный брат нипочем ему не поверит. Но какими словами при этом Сидрок помянет Ванаи, даже подумать тошно. Похабные шутки в ее адрес Сидрок отпускал с того дня, как увидал ее с Эалстаном. А теперь…

Девушка отдалась Эалстану без колебаний. По меркам жителей Фортвега — равно туземцев и кауниан, — это делало ее шлюхой, подобно той молоденькой каунианке, что пыталась отдаться Леофсигу ради денег.

— Но это же другое дело! — воскликнул Эалстан, будто спорил с кем-то невидимым.

Что бы ни толкнуло Ванаи в его объятья, юноша осознавал — это была далеко не одна лишь животная страсть. Скорее уж одиночество и стремление забыться хоть ненадолго. Самолюбия юноши это не тешило, но к этому Эалстан и не стремился — ему важней было ясно осмыслить случившееся.