– Забудь об этом. Я сам виноват.

Словно чужие, смотрели они друг на друга. Несмотря на дитя, которое носила под сердцем Хелвис, они слишком часто теперь казались друг другу посторонними.

«О чем я думал, – спросил себя Скаурус, когда хотел, чтобы она разделила мою жизнь?»

По тому полуоценивающему, полузадумчивому взгляду, который Хелвис бросила на него, было видно, что она размышляет о том же. Марк помог ей подняться на ноги, и тепло ее руки напомнило ему об одной из причин, побудившей их жить вместе. Хелвис была беременна четыре месяца, но живот уже начал округляться, грудь стала тяжелее, хотя посторонний наблюдатель мог и не заметить этого. Марк попытался обнять жену, но она вывернулась.

– Что хорошего это принесет? – спросила Хелвис, отворачиваясь. – Ничему не поможет, ничего не изменит. Просто отложит проблему на потом. Сейчас, когда мы оба злимся, это совершенно лишнее.

Трибун проглотил уже готовый сорваться с языка гневный ответ. Раньше их ссоры часто кончались тем, что они вместе падали в постель, но с тех пор как она зачала, желание приходило к ней все реже и реже. Понимая, что это естественно, Скаурус не был слишком настойчив. Однако сегодня он хотел ее и, кроме того, надеялся, что это поможет им восстановить добрые отношения. Марк положил ладони ей на плечи. Она вздрогнула.

– Тебе абсолютно наплевать на то, что я чувствую, – вспыхнула Хелвис. – Удовольствия – это все, о чем ты думаешь.

– Если бы это было так, я бы уже давно гулял на стороне.

Хелвис снова начала плакать, на этот раз не громко, как прежде, а тихо и безнадежно, не пытаясь вытереть слезы с лица. Они продолжали течь по ее щекам, даже когда она потушила лампу и скользнула под шерстяное одеяло. Скаурус неподвижно стоял в полной темноте, прислушиваясь к затихающим всхлипываниям. Наконец он наклонился, чтобы погладить ее в хоть как-то утешить. Она отшатнулась от его прикосновения, как от удара. Не желая больше тревожить ее, трибун осторожно лег в постель. Сладкий аромат благовоний все еще щекотал его ноздри, напоминая слабый запах трупа. Скаурус долго смотрел в потолок, хотя в темноте ровным счетом ничего не было видно, но в конце концов усталость взяла свое и он заснул.

Наутро Марк чувствовал себя таким же усталым и опустошенным, как после целого дня битвы. Лицо Хелвис покраснело и распухло от слез. Они разговаривали с осторожной вежливостью, стараясь не касаться вчерашней раны. Но Скаурус знал, что пройдет немало времени, прежде чем эта рана начнет затягиваться, если такое вообще когда-нибудь случится. Он был рад поводу уйти. Хелвис, казалось, тоже вздохнула с облегчением, когда за ним закрылась дверь.

Солдаты, разумеется, ничего не знали о семейных бедах своего командира и возбужденно загудели, увидев золотой с профилем Туризина Гавраса. Трибун ухмыльнулся – расчет его оказался верным: легионеры терпеть не могли Ортайяса Сфранцеза.

– Правильно его мимы показывали, – сказал Муниций. – Туризин Гаврас жив, значит, большой драки не будет – Ортайяс в страхе убежит на край света.

– Да, Гаврас больше подходит на роль Императора, чем этот болван, – согласился Виридовикс. – Он хороший собеседник, на рожу не слишком безобразен и мажет выпить изрядно доброго вина.

Горгидас раздраженно посмотрел на кельта и поинтересовался:

– Какое из этих качеств необходимо для того, чтобы править Империей? Послушать тебя, так из Туризина получится неплохой философ-софист, красивая девчонка, – при этих словах врача Марк заморгал, – или винная губка. Но вряд ли Император. Государству нужна справедливость.

– Черт бы побрал тебя со всеми твоими софистами и губками, – отозвался кельт. – Пусть твой Император будет справедливым, но если он говорит, как продавец колбас, и выглядит, как мышиный помет, то ни одна душа не захочет с ним считаться. Если ты вождь, ты должен и выглядеть, и действовать как вождь.

Он гордо выпятил грудь, напоминая своим слушателям, что и сам был вождем.

– В этом что-то есть, – кивнул Гай Филипп. Он неохотно соглашался со всем, что бы ни говорил Виридовикс, но много лет командуя людьми, знал, что на этот раз кельт недалек от истины.

Горгидас тоже кивнул.

– Если вождь выглядит и действует как вождь, это, конечно, хорошо, но внешнее соответствие актера роли не всегда свидетельствует о его внутренней способности сыграть ее. Возьмем к примеру Алкивиада… – Центурион и кельт недоумевающе уставились на врача, и Горгидас вздохнул, прибегая к другому аргументу. – Что хорошего принесет Императору умение пить больше, чем его подданные?

– Ох, мой друг, даже самый последний дурак может это сообразить. Если Император вынужден целый день слушать болтовню своих чиновников… – Виридовикс уставился на Горгидаса и, подождав, пока красный от раздражения врач махнет ему рукой, предлагая закончить мысль, продолжил: -…то что может быть лучше, чем забыть весь сказанный ими вздор за кувшином вина?

– Я, должно быть, впадаю в маразм, – прошептал Горгидас по-гречески. – Меня уже побеждает в споре красноусый кельт…

Не закончив фразы, он ушел.

Вслед за ним и Марк отошел от спорщиков и принялся бродить по заснеженному полю, издали наблюдая за своими солдатами. Катриши Лаона Пакимера тоже были здесь. Одни гарцевали на лошадях, поднимая их на дыбы, пуская в галоп и останавливаясь внезапно на полном скаку. Другие стреляли с седел из лука или бросали копья и дротики в мишени из соломы. Несмотря на дружбу с римлянами, они предпочитали быть самостоятельным отрядом.